Золотарь
Шрифт:
— Господи! Кристоф! Ты совсем сумасшедший! Где тут твоя спальня?
— Там! — указал Кристоф в глубь широкого коридора, весьма скудно освещенного.
Кристоф шел по нему все так же, зажав уши ладонями. Подойдя к двери в опочивальню, он пнул ее ногой. Дверь распахнулась скрипя. Кристоф увидел, как из несмазанных ее петель выползают звуки — ленивые, жирные, напоминающие хорошо откормленных сверчков.
— Все! Ложись на кровать, накройся одеялом и спи! — сказала Вероника. — А я пойду смотреть карнавал.
— Постой! — сказал Кристоф, отнимая руки от ушей, ибо звуки музыки сюда почти не доносились,
Огромный вопросительный знак повис у Вероники на шее.
— А ты спи! — отвечала Вероника. — Не хочу с тобой общаться. Ты сегодня сумасшедший и противный.
— Ты знаешь меня всего один день! Откуда ты взяла, что я именно сегодня — сумасшедший и противный. Может, я всегда такой?
— Тогда я жестоко в тебе ошиблась и нам не нужно больше встречаться!
Слова эти тяжелыми кирпичами рушились Кристофу на грудь.
— Спасибо за угощение, господин барон! — Она сделала реверанс. — И за компанию тоже спасибо, и за такого же чокнутого, как вы, маэстро — также низкий
поклон. И еще, господин барон, не вздумайте приходить на карнавал и пугать публику своим видом. Прощайте!
— Постой! — воскликнул Кристоф. — Неужели ты всерьез веришь, что я действительно сумасшедший?
Вопросительный знак, как крюк, вонзился в платье графини. Она остановилась, обернулась.
— Нет, — сказала она. Что-то похожее на слезу блестело в ее глазах. — Но ты так странно ведешь себя…
— Извини меня… Поверишь ли, это действительно виновата жидкость из флакончика маэстро. Со мной творится что-то странное. Не бросай меня, пожалуйста! А я постараюсь больше не чудить…
— Ты вел себя так странно. — Слова Вероники снова приобрели вид легких белых облачков, до этого они были темные и напоминали скорее предгрозовые тучи. Кристоф определил, что она больше не гневается. — Я не могла понять: разыгрываешь ли ты меня, издеваешься ли надо мной или ты в самом деле сумасшедший.
— Я не разыгрывал тебя и не издевался. Это надо мной кто-то поиздевался, подсунув под самый нос эту гадкую жидкость. И я, кажется, знаю кто…
— Кристоф, милый! Зачем ты держишь около себя этого гадкого старика? Знаешь, что он мне наговорил?
— Не-а… Поцелуй меня.
Горячий, жадный поцелуй обжег Кристофа.
— Он сказал, что я не должна с тобою встречаться!
— Это почему же? — возмутился Кристоф.
— Не знаю… Он говорил, что я могу попасть в какую-то неприятную историю, если буду часто приезжать сюда.
— Вот так так! — Кристоф вскочил. — Немедленно! Сей же час ноги этого старикашки!… Черт знает что!…
Разгневанные его уста фигурально и буквально извергали молнии. Это еще больше распалило Кристофа.
— Как это понимать! Я не потерплю грязного интриганства в моем доме! Вероника! Если хочешь знать, он и меня пугал какими-то опасностями! Он либо хитрый интриган…
— Он просто сумасшедший! — сказала Вероника. — Кристоф! Мне надоело разговаривать о нем. Давай оставим эту тему.
— Хорошо, — сказал Кристоф. — Но завтра я всенепременнейше его выгоню! Отправлю к чертовой матери к ковырятелям, хлебателям и прочей сволочи!
Кристоф даже залюбовался повисшим в темноте огромным ярким восклицательным знаком. «Наверное,
я действительно сумасшедший! — подумал он. — Этого же не существует в действительности!»— Кто такие ковырятели, хлебатели и прочая сволочь? — спросила Вероника.
— Была у меня, — отвечал Кристоф, — такая прислуга… Всех к чертовой матери разогнал!…
— Поцелуй теперь ты меня! — сказала Вероника. — А то ты все сердишься и сердишься…
— Хорошо, больше не буду! — сказал Кристоф и с готовностью исполнил желание Вероники.
Раскаленная волна желания обожгла внутренности. Не понимая своих действий, Кристоф стал расстегивать многочисленные застежки Вероникиного платья.
— О Боже! Кристоф! Что ты делаешь?! — воскликнула Вероника. — Прекрати сейчас же!
— Молчи! Молчи, пожалуйста! Не надо слов! — И левой рукой Кристоф зажал графине рот, в то время как правая его рука отправилась в восхитительное путешествие по телу графини, по всем его мягкостям и округлостям.
— Боже! Боже! Боже! — стонала Вероника, когда Кристоф целовал ее нежную обнаженную грудь. — Боже! Остановись, пожалуйста, Кристоф, милый! Со мной никогда еще такого не было!
— Со мной тоже, — соврал Кристоф и продолжил поцелуй.
Кристоф закрыл глаза. Руки его высвобождали тело юной графини из тесного плена одежд, разрывали тончайшее белье, обрывки которого, как осенние листья, неспешно планировали на пол.
— Ох! — воскликнула Вероника и острыми ногтями прочертила на спине Кристофа кровавые борозды.
— Милый! — сказала Вероника, обнимая лежащего на спине Кристофа, глаза которого были закрыты. — Милый! Пойдем, посмотрим хотя бы окончание карнавала, мы и так уже все пропустили!… Нам пора идти. А то наши родители невесть что подумают…
— Уже подумали! — сказал Кристоф. — Ладно, одеваемся.
На лестнице по-прежнему раздавались звуки музыки, однако, к своему облегчению, Кристоф заметил, что он их уже больше не видит.
— Теперь-то с тобой все в порядке? — смеясь, спросила Вероника.
— Кажется, да…
— Чудненький ты мой! — Она не удержалась и поцеловала его в щеку. — Ты был бесподобен!
— Откуда ты научилась таким словам? — поморщился Кристоф.
Вероника снова рассмеялась чудесным звонким смехом.
— Просто я много читала французских книжек про любовь…
— Все равно, не говори больше такими словами. Мне они не нравятся.
— Хорошо, не буду. Ты только не поучай меня больше.
Зала кривых зеркал была переполнена. Обе госпожи баронессы и граф восседали в креслах. Два кресла пустовали. Звучала резкая, отрывистая музыка, которую производили пятеро слуг: конюх терзал бесформенную волынку, подметальщик залихватски чиркал смычком о струны старинной скрипки, кухарка колотила в огромный барабан, задуватель свечей, по ошибке оставшийся в замке и не отправившийся вслед за любителем пива, раздувал свои несусветно большие щеки, дуя в свирель. Пятым в этом оркестре оказался неведомо кем впущенный в стены замка сторож 0,5 шт. Он дудел в безобразно визгливую свистульку, совсем не в ноту и не в такт. При всем при этом он приплясывал, неуклюже перепрыгивая с одной задней лапы на другую, то и дело отрывал свою свистульку от необъятной зубастой пасти, кланялся и восклицал свое обычное: «Гы-ы-ы-ы!»