Золотая баба

– Выгнали меня, - понурился вогул, продолжая жевать. Потом, словно стремясь загладить какую-то вину, сказал: - Порато жрать хотел, одни ягоды брал... Живот совсем нету...

– Как звать-то?
– улыбнулся Иван.

– Алпа...

– За какие же вины тебя, Алпа, в тайгу без еды и без оружья изгнали?
– проговорил Иван, когда молодой вогул собрал с расстеленной тряпицы последние крошки и отправил в рот.

– А-а, - неопределенно махнув рукой, отозвался чумазый.
– Девку у старика хотел отнять...

– Вот это по-нашему, - Иван широко улыбнулся и потрепал Алпу по плечу.

– Расскажи.

– С девкой мы слюбились, а тут к ее отцу старик один свататься: пятьдесят оленей дам. Отец: ладна. Отдал девку. А я к стариковой землянке подобрался да и прокричал кедровкой - и раньше ее так из дому вызывал. А старик-то ушлый: сообразил, что на ту пору кедровке еще не время голос подавать. И уследил, как девка моя тряпки свои собирать стала, а потом в тайге нас и накрыл. Отвез ее к родителям. "Непутевые, - говорит, - вы, и поросль ваша такая же, отдавайте приданое..."

Вогул замолчал, невидящим взглядом уставившись в береговую гальку. Потом со вздохом продолжал:

– Прибил ее отец: опозорила, говорит. И к дяде-шаману отвез. "Не хотела, - бает, - мужу угождать, будешь на целый пауль работать - у шамана-то еще несколько служек живут".

– Это какой шаман?
– насторожился Иван.
– Случаем не Воюпта?

– Он, - удивленно кивнул вогул.

– Я ведь туда и пробираюсь, знаю, что где-то у истока реки он живет. Витконайкерас, - последнее слово Иван выговорил по складам.
– Знаешь такое место?

Алпа с сомнением покачал головой.

– По воде туда не попадешь. Старики говорят, река в верховьях среди скал течет, никакую лодку на бечеве не проведешь, а против течения не выгрести. А если кто и попытается, загородит ему дорогу Мирсуснехум. Никому туда ходить не велит, кроме шаманов.

– Это кто таков?

– Главный самый бог. Как тебе перетолмачить?.. За народом смотрящий мужик...

– Раз шаманам можно - значит, и дорога какая-то есть?

– Есть. Ворга старая - оленья тропа то есть. Ее по катпосам найти можно.

– Что еще за притча?

– Катпос? Знак такой на дереве - путь метят.

– А ты знаешь, как на эту тропу попасть?

– Всякий вогул знает... Мы в начале той ворги жертвы для шамана оставляем - шкурки, ленты цветные, деньги кладем.

Иван помолчал, что-то обдумывая, и снова спросил:

– Правда, что у Воюпты Золотая Баба схоронена?

Вогул встревоженно оглянулся, будто кто-то мог услышать его. Сдавленно начал:

– Старики говорили: раньше Баба в пещере стояла, каждый мог приходить, о чем хочешь просить... Потом, когда епископ по тайге ездил, идолов сокрушал, забрал Воюпта ту Бабу к себе - сберечь-де хотел. Никого с тех пор не подпускает. "Давайте, - говорит, - мне подношения, а уж я перед ней за вас помолюсь..." А не дашь - грозит нажаловаться ей, тогда беды жди...

– Так что ж вы терпите, дурни?
– изумился Иван.

– И так роптать стал народ - лучше б уж епископ ее забрал, ему бы и горе от нее... А теперь боятся: наговорит ей чего Воюпта - черная немочь навалится...

– Отобрать давно надо было Бабу эту у шамана.

– Не пройти к нему... Ту воргу менквы стерегут.

Иван вопросительно уставился на Алпу. Вогул опять опасливо оглянулся и, понизив голос, объяснил:

– Это злые духи. Половина - человек, половина - зверь...

– Поможешь мне?
– спросил Иван.
– Хочу я Золотую Бабу добыть...

Алпа со страхом глядел на него, но ничего не говорил, словно лишился дара речи.

– Чего ты?

– Накажет, накажет она, - наконец с трудом проговорил вогул.

– А я тебе невесту твою помогу увезти. Будете у нас в деревне жить, коли в пауле вам места не стало...

Алпа с сомнением качал головой.

– Да зачем тебе Баба?..

– Отец-мать да братья мои в тюрьме сидят. Невесту любить не велит человек немецкий... "Привезешь, - говорит, - идола златого - верну вам всем волю, женись тогда..."

Алпа долго молчал, раздумывая над словами Ивана, потом несмело начал:

– Не ходить бы туда, Ивашка. Может, немца другим чем задаришь?..

– Удовольствуешь его, мордатого!
– с горечью отозвался Иван.
– У него денег-то, чай, без счету. Им ведь, нехристям, втрое против наших русских платят.

– Это почему?
– удивился Алпа.

– А как старики наши говорили, что в восьмой тысяче толку не будет, так и сталось. Все по антихристову научению владыки наши творят.

– Это какая еще восьмая тысяча?

– От сотворения мира идет нынче семь тысяч двести сорок второй год. А по казенному счету - одна тысяча семьсот тридцать четвертый. Уставщик наш деревенский так изъяснял: запутать хотят никониане, сбить овец стада Христова, чтобы второе пришествие проспали.

Иван говорил с глубокой верой в истинность своих слов, щеки его разрумянились, глаза светились вдохновением.

Алпа, завороженно слушавший Ивана, огорченно признался:

– Занимательно тебя слушать. Жалко только, не понял ничего.

– Мы, старому-то кресту верные, в Писании всех превзошли. Спроси меня: книгу Судей ли, книги ли царств, Давида-царя псалмы - все знаю, теперь в голосе кержака звучало некоторое самодовольство.

– Опять не понимаю ничего, - сокрушался Алпа.
– Отчего, если вы самые грамотные да справные, вас власть гонит? Обычай ваш русский не уразумею... Вот сам видел прошлым годом: провезли верхотурским трактом важных начальников. Камзолы богатые, на голове кудри сивые, на ногах кандалы. Спросили наши у офицера, кто такие, - а офицер и слов-то русских не понимает. Дознались потом, что больших бояр в Пелым да в Березов шлют по царицыному указу.

– Стало, и до никониан враг человеческий добрался. Был у нас слух, что царица наша допрежь того в немцах жила, вот и навезла с собой басурман тамошних. В кабаке проезжий приказной как-то раскуражился, да и скажи: котует с императрицей нашей конюх какой-то, Бирон по прозванию, а языка нашего не разумеет, как тот офицер, что бояр в ссылку вез.

– Им-то за что неволя вышла?

– Видать, недовольствовали немецкой властью, хульные словеса говорили. А кто-нибудь и скричи "слово и дело государево". За таковую провинность много уж народу по нашему тракту прогнали, многие тысячи.