Золотая братина: В замкнутом круге

Глава 9 Достояние Родины

Петроград, 24 сентября 1918 года

В Петроград Кирилл Любин и князь Василий добрались к полудню.

– Ты, Кирюша, вижу, совсем обалдел от моего сюрприза, – уже на Балтийском вокзале сказал князь Воронцов-Вельяминов. – Или шибко перебрал? Можно ко мне в «Мадрид», немного адской смеси осталось. Опохмелимся. Хотя времени у меня в обрез: кое-кого надо повидать перед отбытием…

– «Золотая братина», – перебил Любин, – должна остаться в России.

– Что?! – Князь Василий замер. – Как?

– Не знаю как. Знаю, что должна остаться. Он прав в своем завещании, граф Григорий Григорьевич Оболин: сервиз прежде всего – достояние России.

– Ты еще скажи: достояние большевиков… – князь Василий перешел на шепот: – Нет, ты соображаешь?! Как все это будет выглядеть? Попросить Алексея передать «Золотую братину» новому правительству?

– Не знаю, не знаю, как это сделать! – отчаянно воскликнул Кирилл. – Только ты пойми: родина у нас одна. Революция кончится, будет другая Россия, верю – демократическая. А культура, искусство… Разве может продолжаться история народа без… Господи, неужели ты не понимаешь, о чем я говорю?

– Не понимаю и понимать не хочу! Все это эмоции, дорогой мой. – Василий Святославович уже размашисто шагал по замусоренному тротуару. – Ведь не собираешься же ты с доносом на графа Оболина в Чека? Вот товарищи-то обрадуются! Они, чтобы свой грабеж богатых домов и усадеб прикрыть, откуда тянут всяческие, как ты говоришь, произведения искусства, не далее как вчера специальный декрет издали. Читал?

– Читал…

– То-то! А теперь стоп! – Они остановились на перекрестке. – Вот здесь и простимся, Кирюша. Кто знает, может быть, навсегда…

Они крепко обнялись и расцеловались трижды.

Весь день Кирилл Любин не находил себе места. Бродил по городу, окаменело сидел в читальном зале библиотеки, не раскрыв ни одной книги или газеты, и все оглядывался… Нет, таинственного незнакомца в белом костюме не было. Дома валялся на диване, и Клавдия Ивановна с беспокойным видом приносила крепкий малиновый чай, а он отказывался.

«И все-таки она должна остаться в России! – было окончательное решение. – Но каким образом?… Чека… Постой! Ведь Глеб Забродин служит в этой организации!»

Они познакомились несколько лет назад, в 1914 или 1915 году (уже шла война с Германией), в актовом зале университета, на лекции Ключевского. Оба оказались на лекции знаменитого историка, движимые интересом, а не избранной профессией. Кирилл был на третьем курсе историко-филологического факультета (это уже в аспирантуре он занялся русской историей). Глеб Забродин грыз гранит науки тоже на третьем курсе, на юридическом факультете. На лекции Ключевского они оказались рядом, по ее окончании заспорили о правовой и нравственной основе народных восстаний.

– А вообще, – сказал тогда Глеб, – моя страсть – геология. Вот этим летом организуется экспедиция на Северный Урал. Хотите с нами?

И Кирилл неожиданно для себя согласился. Три месяца в экспедиции сблизили молодых людей, они стали друзьями. И потом, по окончании университета, постоянно встречались. Кирилл часто посещал дом Забродиных на Васильевском острове. Отец Глеба был промышленником, владельцем небольшого завода по изготовлению деталей велосипедов, швейных машин, автомобилей, и до революции дело его процветало.

Определяющими чертами характера Глеба были жажда жизни (ему хотелось как можно больше знать, больше испытать и перечувствовать) и склонность к авантюризму. И до сих пор Кирилл Любин не знает, шутил ли его новый друг или говорил всерьез, когда уже через два месяца после их знакомства предложил ему участвовать в ограблении банка какой-то французской фирмы, уличенной в махинациях. «Так что сам Бог велел, – сказал тогда Глеб. – Вот только надо третьего подыскать. У меня в плане ограбления участвуют трое». Впрочем, затея эта скоро была вытеснена каким-то новым увлечением Глеба…

Мать Глеба Забродина была немкой, правда русского происхождения, но самое удивительное заключалось в том, что она состояла в социал-демократической партии чуть ли не с момента ее основания, а после раскола на меньшевиков и большевиков Маргарита Оттовна примкнула к последним, и Ленин стал для нее непререкаемым авторитетом. Тем не менее семья, состоящая из мужа-капиталиста, жены-большевички и сына, склонного к авантюризму, была дружной, веселой, все горячо и искренне любили друг друга, в доме Забродиных царил дух демократизма и энергичной жизнедеятельности. Такой помнил эту семью Кирилл Любин. Как теперь в гостеприимном доме на Васильевском острове? Последние годы друзья виделись редко.

Месяца полтора назад Кирилл неожиданно встретил Глеба возле Казанского собора – в кожаной черной куртке, в кожаной кепке, в сапогах. Обнялись. Забродин куда-то очень спешил, лишь сказал: «Служу в Чека. Заходи. Обо всем поговорим». И быстро ушел, затерялся в толпе. А Кирилл ничего не успел ответить, просто онемел – настолько потрясло его сказанное студенческим другом: служит в Чека…

«Все! – решился под вечер Любин. – К Глебу. Хотя бы посоветуюсь. Там видно будет».

Знакомый дом показался Кириллу запущенным донельзя, и первое, что чрезвычайно удивило его, это вывешенное для просушки на длинном балконе Забродиных нательное белье, в котором преобладали мужские кальсоны розового и голубого цвета. К Любину подошел дворник Абдулла, татарин, – он в прежние времена был частым гостем Глеба, потому что обучал его хитрым приемам какой-то восточной борьбы.

– Здравствуйте, господин! – обрадовался Абдулла. – Давно к Глебу Кузьмичу не приходили, нехорошо. Какие времена, хороший господин! Какие времена! Заселили квартиру Кузьмы Даниловича товарищами пролетариями, Маргарите Оттовне и Глебушке две комнаты оставили. Вы к ним через черный ход – там отдельная дверь, Глебушка написал. Какие времена! Нехорошие времена!

Войдя в дом через черный ход, Кирилл поднялся на третий этаж. На площадке горела тусклая лампочка, и оказалась тут только одна обшарпанная дверь; к ней кнопками был прикреплен плотный лист бумаги, и на нем крупными буквами значилось: «Забродины. Стучите громче».

Кирилл Любин постучал.

– Входите! – услышал он голос Глеба.

Кирилл оказался в крохотной прихожей, где успел обратить внимание на топчан с высокой подушкой и тулупом коричневым мехом вверх («Кто же на нем спит? Неужели Глеб?»), а на табурете стоит самовар, – похоже, горячий. А сам хозяин, в засаленном атласном халате, с нераскуренной трубкой и книгой в руке, возлежал на диване.

– Вот те раз! Кирилл? – Глеб легко поднялся с дивана. – Соизволил, вспомнил! – Он крепко обнял Любина, стиснул так, что дыхание остановилось.