Золотая дева

А у Ленки к красивой одежде всегда слабость была. По контрасту, наверно, с маменькой, которая с годами совсем на своей секте помешалась. Единственное черное платье могла весь год носить. И дочке если и покупала что, так самое убогое.

Вот Лена и начала потихоньку, лет с шестнадцати, о себе самостоятельно заботиться. Благо внешностью Всевышний ее не обделил, и фигурка что надо, и подать себя умела. Совсем уж вниз, чтоб в проститутки, не рисковала: мигом поставят на учет и из секции выгонят. Но поклонников себе выбирала, чтоб обязательно с какими-никакими деньгами и щедрый.

А таких в их городе – выше крыши, особенно в летний сезон. Только в бар загляни… И на симпатичных восемнадцатилетних девчонок (Ленка всегда врала, что уже совершеннолетняя) мигом стойку делают.

Немного рискованно, правда: можно и на бандита нарваться. И на мента переодетого, кто нравственность юных горожанок блюдет. А иногда, девчонки болтали, и вовсе сумасшедшие попадались, по-научному – маньяки. Но только интуиция у нее была с детства развита. И людей Ленка чувствовала. Потому всегда выбирала себе удачно: чтоб мажорчик какой-нибудь. Или инженеришка, что тринадцатую зарплату заначил и от жены в Сочи выбрался, чтоб красиво сбережения прокутить. Старые перцы тоже иногда ничего попадались. Многого им не надо, а денежкой сыплют щедро.

Бывали, конечно, и проблемы: один раз под облаву попала. В другой раз – замели, когда двадцать долларов пыталась продать, подарок очередного кавалера. Что поделаешь: за все платить приходится, и за красивую жизнь тоже. Выкрутилась – и слава богу.

Иногда только задумывалась: и как это другие девчонки влюбляться умудряются? Ночами не спят, мечтают, стишки любовные пишут? У нее ничего подобного ни разу и близко не случалось. Одни мужики нравились меньше, другие больше, но чтоб голову потерять – этого она вообще не понимала. Хотя в нее саму влюблялись. Многие. И самым настырным Макарка Кривцов оказался.

…С Макаркой они познакомились необычно – на диком пляже. Лена туда часто ходила поздней осенью, когда курортники разъезжались: чтоб безо всяких спортивных результатов поплавать вволю, да еще и купальником себя не обременять. Славное местечко – от города два шага, но народу никого. Потому что дно гадкое, на берегу – сплошной мусор да острые валуны. Но вода чистая.

Она рассекала морскую гладь своим красивым кролем, улыбалась вялому осеннему солнышку, когда вдруг увидела: совсем далеко, от берега метрах в пятистах, что-то черное колышется. По виду дельфин дохлый, а может, даже и утопленник. Ленке любопытно стало – она и поплыла. И минут через десять услышала: посторонний предмет еще и какие-то звуки издает, вроде как скулит или плачет. Ну, ей совсем интересно показалось. Прибавила ходу и очень скоро увидела: мужик. Худенький такой, хилый, физиономия бледная. Держится за матрас надувной – тот сдулся наполовину, только подушка осталась. И бормочет потерянно: «Черт… черт…»

Увидел Ленку – остолбенел. Заткнулся.

А она подплыла совсем уж близко, кричит:

– Эй, мужик, ты чего?

Ну, тот и выложил прерывающимся голосом, что его течением унесло. Матрас сдулся. А плавает он не так чтобы очень… И спасателей, как назло, не видно.

– Какие тебе на диком пляже спасатели? – хмыкнула девушка.

Подхватила матрас и велела несчастному вцепиться, коли силы еще остались, в плавсредство.

– И ногами подгребай, а то не дотащу.

Запыхалась, раскраснелась, сердце колотилась как бешеное, но приволокла-таки несостоявшегося утопленника к берегу. А мужичонка, хотя только что умирал, едва увидел, как она, обнаженная, из воды выходит, мигом воспрянул. Чуть глазами не съел и загорелую попку, и стройные ноги. Но руки распускать не решился, только телефончик потребовал. Чтоб, как сказал, отблагодарить.

Телефона своего Ленка никому не давала (все равно ее дома почти не бывает, да и не нужно, чтоб очередной поклонник на мамашу с отчимом нарвался), но встретиться с ним согласилась. С удовольствием сходила в ресторан, съела шашлык, выпила немного красненького, послушала, как хилый Макарка себя, драгоценного, нахваливает.

Большой шишкой ее дохляк оказался, если не врал. Говорил, что из самой Москвы и работает, ни много ни мало, в ЦК ВЛКСМ.

Впечатляет, конечно. И карьеру комсомольцы делают мощную, все говорят. Только Ленка всех этих идеологических работников терпеть ненавидела. Лживые они насквозь. С трибун про коммунизм вещают и про «лучше будем работать – лучше станем жить», только по рожам ведь видно: ни одному слову не верят из того, что говорят. И про равные возможности ерунда. Все знают: партийные функционеры в обычный магазин даже не заглянут – в распределителях отовариваются. И ездят не с народом, не в трамваях – у каждого служебная «Волга».

Потому и мысли не возникло, чтобы его охомутать. Самой в спецраспределителе продукты покупать, конечно, хорошо, но спать с таким слизнем ей совсем не хотелось. Тем более что Лене всегда спортивные ребята нравились, мускулистые. А этот – натуральный доходяга.

Посылать Макарку тоже не стала – пригодится. Но давать ему – не дала. И денег с подарками не брала, принципиально. Потому что любовь не любовь – а хоть сколько-то мужик нравиться должен. Макарка же одно чувство брезгливости вызывал.

Но тот, нет бы прочухать, что ничего ему не светит, да отвалить, прицепился к ней накрепко. Каждый раз, как в Сочи приезжать собирался, обязательно ей, своей спасительнице, телеграммку отбивал. Свидание назначал. Сувенирчики привозил. Обнимать пытался. Разливался: до чего она молода и прекрасна. А Ленка твердо на своем стояла: нет, и все. И наврала даже, что мужчины у нее и не было еще. А тот и поверил, наивный. Или не поверил, просто отложил свои постельные атаки.

А под Новый год, в десятом, выпускном, классе у Ленки настоящая любовь случилась. Как-то совсем неожиданно подобралась, незаметно… И нашла она ее совсем не в баре, не среди подвыпивших и галантных курортников. Возвращались после тренировки с Мишаней, давним приятелем, болтали о том о сем, что тренер – зануда и химия – самая ужасная наука в мире. А уже у дома остановились, и вдруг какое-то волшебство, по-другому не скажешь, случилось. Ленка взглянула в светлые, жаркие глаза Мишки и неожиданно поняла: Он! Почему вдруг сейчас? Свет от фонаря по-особому упал? Или виной всему снег был – а он в Сочи выпадал редко, от силы раз в три года?

Но пошло с Мишкой у них все серьезно. Цветы. Стихи. Разговоры о будущем. Ну, и близкие отношения, конечно.

А в апреле Ленка узнала: она ждет ребенка.

Срок, к счастью, оказался совсем небольшой, и врачиха попалась нормальная: моралей не читала, родителей вызвать не грозилась. Раз, сказала, тебе уже семнадцать, можно без их согласия. И сразу выписала направление в больницу. Лена сначала и Мишке ничего говорить не хотела, а то ж мужик, если нормальный, всегда расстраивается, себя винить начинает, что недосмотрел. Но друг сердечный чутким оказался. Только встретились вечером накануне операции, сразу пристал: почему грустная? Чего не смеешься?..

Ну, Лена и ляпнула сдуру, что ей завтра аборт делать и она боится: вдруг врач попадется злобный? И наркоза, даже за деньги, не даст?..

Что тут началось! Мишка, даром что сам парень семнадцатилетний, ее едва не растерзал. Аборт? Да как ты смеешь? Да ты с ума сошла?.. С какой стати?.. Мы ж оба почти совершеннолетние. А когда родишь – тебе и вовсе восемнадцать будет. Сразу поженимся, и я ребенку свою фамилию дам.

– Да ты что, Мишка?! – возмущалась Елена. – Какой может быть ребенок? У тебя – ни кола ни двора, с мамой в «однушке» живешь, ни работы, ничего. А мои вообще уж взбесятся!

Мишаня тут же оборвал свои пылкие речи. Замолчал. Взглянул на нее грустно-грустно. И сказал:

– Да, сейчас будет сложно. Зато представь. Ему или ей – семнадцать лет. А нам – только по тридцать пять. Совсем еще молодые, а ребенок уже взрослый. Вот тогда и нагуляемся! С чувством выполненного долга!

– Ага, – хмыкнула Ленка. – Только я в эти тридцать пять уже буду измученной, жирной коровой. Да и ты все проклинать будешь, что молодость за пеленками провел…

И Мишка больше не спорил.