Золотая голова

Подошедший Хрофт услышал наш разговор и фыркнул.

— Странно, что именно ты об этом беспокоишься, — заявил он, глядя на меня в упор, и, не дожидаясь ответа, ретировался.

— Что ж тут странного? — пробормотала я. — Что такое дырка в зубе, лучше знает не лекарь, а зубная боль…

Эгир прыснул совершенно по-детски и предложил проводить меня в сад. Там под каким-то предлогом мне удалось от него оторваться. Мне хотелось посмотреть на подготовку к представлению.

Тальви стоял на лестнице, наблюдая за суетящимися комедиантами. Рядом с ним маялся настырный Дайре. Как я поняла, он повествовал о новомодной британской трагедии, которую собирался в ближайшее время представить на сцене.

— … пьеса называется «Оборотень». Это трагедия в пяти действиях…

— Оборотень? — безразлично переспросил Тальви. — Призраки, боги, эльфы, ведьмы и прочая дребедень в английском духе?

— О нет! — с горячностью возразил Дайре. — Ваша милость изволит ошибаться. Слово «оборотень» здесь следует трактовать метафорически. — Поскольку Тальви не переспрашивал и не перебивал его, актер поспешно продолжал: — Это история одной юной девицы из знатной семьи. Она любила некоего молодого человека, но отец требовал, чтобы она вышла замуж за другого. И дабы избавиться от нежеланного брака, она прибегла к помощи бедного дворянина, давно влюбленного в нее, большого негодяя… Она обещала ему много денег, если он освободит ее от жениха. И он убил жениха, но платы потребовал не денежной… Ну, вы понимаете. И хотя она вышла замуж за кого хотела, мужа она уже не любила. Она полюбила того негодяя… во всем уподобилась ему. Они и после совершали преступления… Потом их разоблачили, и они, чтобы не попасть в руки правосудия, покончили с собой. «Сеньоры, я избавил вас от мести. Как я учил, Джоанна, ну же! — вместе». — Дайре сделал паузу и, не уверенный, что Тальви прислушался хоть к одному слову из его повествования, грустно добавил, скорее для себя: — По пьесе получается, что их жалко, хотя они оба подлецы. А других — нет, хотя они порядочные люди…

Ансу среди тех, кто копошился с выгородкой на лужайке, не замечалось. Оставив Дайре обрабатывать владельца замка, я двинулась дальше. Сомнительно, чтоб Тальви оставил труппу при себе, у него несколько иные развлечения, но кто знает, может, южанин и преуспеет. Пройдя по дорожке между высокими шпалерами, я увидела Пыльного. Стоя за деревом, он рассматривал лестницу, по которой в сад спускались гости. Он был так увлечен этим занятием, что не услышал, как я подошла, а походку мою нельзя было назвать совершенно бесшумной. Как ни старайся в этих шелковых платьях, а они все равно шуршат.

— Добычу вынюхиваешь, Пыльный?

Он мгновенно развернулся, держа руку за отворотом кафтана. Увидев меня, слегка расслабился, но руку не убрал.

— А ты, Золотая Голова, ремеслишко решила сменить?

— Так же, как ты, — спокойно ответила я. — Или ты его не менял?

— Твое какое дело?

— По-моему, я тебя вчера предупредила.

— Ну и что? Подумаешь, какая цаца — шелковые тряпки нацепила и туда же, большую госпожу из себя строит. Да стоит мне словечком намекнуть здешнему хозяину, кем ты была…

— А ты намекни. И не словечком. Хоть весь список представь. Хочешь, прямо сейчас пройдем? — Я протянула руку.

Он попятился:

— Блефуешь…

— А ежели я тебя смущаю, валяй, иди один. Расскажи все, не стесняйся!

Пыльный в задумчивости прикусил губу. То, что Тальви знал о моем прошлом, — а в это Ансу упорно отказывался, но вынужден был поверить, лишало Пыльного сильнейшего оружия защиты.

— Все равно ты меня не заложишь, — после некоторого замешательства произнес он. — Это против наших обычаев.

— Точно. Против. Как меня закладывать, так про обычаи и речи нет…

— Я только припугнуть!..

— … а как до тебя дошло, так сразу вспомнил. И не надо брать меня на испуг. А то озлюсь. Нет, Пыльный, я не скажу Тальви, кто ты есть. Я только сообщу твоим нынешним дружкам-актерам, что ты шпион, — не думаю, что на Юге больше любят ищеек, чем здесь…

Я всего лишь морочила ему голову — как привыкла это делать всегда, но по тому, как побледнел Пыльный (сейчас его скорее следовало прозвать Меловой), похоже было, что он опасается гораздо большего, чем позорное изгнание из бродячей труппы. Неужели, бросая камнем в дерево, я сшибла птицу?

— Мне все равно, чей ты шпион — императорский, герцогский… — я выдержала паузу, — Нантгалимского Быка… — снова промедлила, следя за его лицом, — или Вирс-Вердера…

При этом имени он дернулся. — Рука, сжимавшая нож за отворотом кафтана, напряглась.

— … мне важно одно — чтоб ты убрался отсюда.

— Заткнись! Или…

— Или что? — Кинжал в моей руке был нацелен в его горло. — Глотку мне перережешь, как бедняге Форчиа?

Он смотрел на лезвие кинжала, но медлил вытягивать свой нож (что это был нож, вырисовалось под сукном кафтана). Насколько мне было известно, мокрушником он не был. Вряд ли именно он убил Мартина Форчиа, но имя его было Пыльному знакомо. Однако в крайности люди способны на все, а драться в этих юбках и на каблуках будет чертовски неудобно. Если он трепыхнется, я метну кинжал, пусть я и не люблю этого делать.

Но кровопролитие оказалось отложено.

— А, вот он где! — раздался сочный голос с южным выговором. На дорожке показался один из актеров. Вчера он играл плута слугу. — Ты в себе, Ансу? Начинать пора, а он с дамами любезничает! Простите, сударыня. — Он низко поклонился мне.

Я чуть наклонила голову в ответ, как и подобало даме, милостиво заметившей приветствие комедианта. К счастью, у синего платья были длинные рукава, где легко было утопить кинжал, прикрыв лезвие мажетой, и добрый рыцарь сцены оказался в блаженном неведении по части моих намерений.

Ансу, пятясь, сделал несколько шагов назад. Он просто боялся поворачиваться ко мне спиной, но его сотоварищ принял маневры Пыльного за переизбыток куртуазности, еще раз извинился передо мной, что они должны поспешить, и увлек Ансу за собой.

Я некоторое время не двигалась с места, прислушиваясь. У меня было нехорошее ощущение пронзительной тишины, несмотря на доносящиеся издали, от лужайки, голоса и смех. Такое же чувство было у меня в лесу перед нападением. Оно всегда возникает, когда за тобой тайно наблюдают. Но если кто-то и был поблизости, он ничем не выдавал себя, а ежели я в своем наряде принялась шарить по кустам, он бы легко скрылся. А может, и не было никого. Клянусь вороном Скьольдов! Я скоро начну подозревать всех и вся, включая себя самое. Не надо людям леса связываться с людьми садов…

Но если спектакль сейчас начнется, моя задержка вызовет излишние толки. Не хватало, чтоб меня в самом деле принялись искать. Нужно идти.

Зрители уже собрались, заняв места на скамейках, которые слуги вынесли и расставили в живописном беспорядке, не знаю уж, в спешке или намеренно. А вот Тальви и Самитша нигде не было видно. Так что напрасно я торопилась. Потом Тальви вернулся, и актеры, наконец, взялись за дело. Возможно, и Самитш обретался где-то поблизости, только я его не заметила. Крутить головой в поисках советника, да еще сидя бок о бок с Тальви, было неуместно, поэтому ничего не оставалось, кроме как следить за пьесой. Пока Пыльный на сцене, он ведь никуда от меня не денется?

Новая пьеса, расхваленная Дайре, была гораздо глупее вчерашней комедии. Может, где— то и есть умные сочинения на мифологический сюжет, только я их покамест не видала. Действовали здесь Кефал и Прокрида — царь и царица, натурально, я же говорила: что у историков, что мифографов — одна задача, доказать, будто в древности, кроме царей да богов, вообще никого не было. Появившийся в прологе Дайре, представившись Миносом, царем критским (опять царем! ), повествовал о предыдущих событиях. Этот самый Кефал решил испытать верность своей благоверной. Как бы уехал, а сам, изменив наружность, вернулся и, соблазняя жену золотыми уборами, сам себе наставил рога. После чего возмущенно выпроводил жену восвояси. Прокрида направилась на Крит, где вылечила царя Миноса от жестокой болезни. В чем заключалась болезнь, выражено было столь деликатно, что поневоле заставляло предположить самые невообразимые вещи. В награду она потребовала волшебное копье, никогда не бившее мимо цели. (Смешки среди публики, Дайре невозмутим. ) Отсюда и начиналось действие. Выходила Прокрида — вчерашняя субретка, в костюме пажа и берете с перьями, потрясая заостренной серебряной тросточкой, копьем стало быть, и сообщала, что докажет людям и богам, что мужчины более слабы и неверны, чем женщины, и готовы за меньшую цену на гораздо худшее. Ведь она-то, Юпитер ее побери, в действительности мужу не изменяла, а он, пользуясь ее отсутствием, пустился во все тяжкие. Так оно по ходу дела и происходило. Прокрида прибывала ко двору под видом знаменитого охотника Птерелая. Кефалу (герой-любовник из комедии) вусмерть хотелось получить волшебное копье. «Птерелай» заявлял, что сделка состоится лишь в том случае, ежели царь забудет свое мужское достоинство и разделит с ним ложе. Тот мигом согласился. Тогда Прокрида совлекла берет с перьями и принялась обличать гнусную и низменную сущность супруга. Кефал бил себя в грудь, рыдал и каялся. После чего супруги примирялись, а все кругом пели вирши и веселились. Если бы вся эта чепуха была преподнесена как комедия, я бы еще не так скучала. Но южане играли вполне серьезно, и, кажется, так и было задумано. Однако же песни и пляски, как выяснилось, вовсе не означали финала. Собравшиеся боги и богини (остальная труппа) злобно завидовали победе Прокриды и новообретенному счастью героев. Они послали коварного Меркурия (это Ансу), чтобы тот погубил Прокриду. Я слегка встрепенулась и стала смотреть повнимательнее. Ансу, то есть Меркурий, пришел к Прокриде, приняв облик старого верного слуги, и сообщил ей, что муж только говорит, будто постоянно ходит на охоту, получив-таки в свое распоряжение желанное копье (снова смешки), а сам продолжает изменять жене и в лес таскается на свидания. Прокрида накинула черный плащ с капюшоном и пошла выслеживать гулящего супруга. Кефал же, который, как ни странно, взаправду охотился, услышал в кустах шорох и, не разобравшись, метнул копье…