Золотая голова

Я вспомнила недомогания, упорно терзавшие меня в последние недели — меня, знать не знавшую ни о каких болезнях, вспомнила свои странные поступки, противоречившие как логике, так и моим обычным привычкам, сопоставила кое-какие сроки — и на меня напал дикий, отчаянный хохот, с которым я не могла, да и не хотела справиться.

Тальви, доселе лежавший неподвижно, приподнялся на локте и посмотрел на меня. По его грязному лицу было видно: он решил, будто я не выдержала испытаний и помешалась умом. От этого смех разобрал меня еще пуще.

— Ты был прав… — еле отдышавшись, проговорила я, — и добился своего… тебе нужен был ребенок… наследник изгнанников с чудесными свойствами… Так ты его получишь… если я доживу до того времени, чтоб его родить!

И вновь, повалившись на спину, я смеялась, смеялась неостановимо, до колик, до боли в груди.

Тальви смотрел на меня с ужасом.

Поскольку светало теперь поздно, присоединиться к паломникам мне удалось незаметно и без особого труда. Паломников было достаточно много. Если бы их было мало, это бы весьма осложнило мою жизнь, в которой сложностей и без того хватало. Но сейчас, как всегда во время смут, люди бросились за заступничеством к Господу и святым Его, спеша поклониться гробницам праведников и с молитвою оставить там свечу.

У ворот аббатства я заметила солдат — по случаю осени под кирасами на них были подбитые ватой куртки, а шлемы они и вовсе сняли, оставшись в суконных подшлемниках с завязочками под подбородком, сильно напоминавших бабьи чепцы. Я насторожилась, но сонные ребята даже не посмотрели на серую толпу, смирно дожидавшуюся, пока откроются ворота аббатства. Собственно, вряд ли стоило ожидать, что именно здесь меня будут выглядывать. Конечно, меня ищут. Но в первую очередь ищут высокого светловолосого мужчину, хромающего на левую ногу, которого сопровождает женщина в мужской одежде и при шпаге. Одинокую деревенскую бабу, в шерстяном платке, посконине и овчинной безрукавке до колен, каких в любой толпе двенадцать на дюжину, не ищет никто. И уж конечно, ни этого мужчину, ни эту женщину не ищут здесь, в родовых владениях Сверре Дагнальда. Такой наглости даже от нас с Тальви не ожидают.

На самом деле это была не наглость, а единственная возможность выжить. Поначалу я хотела сделать то, что и предполагала, — пробраться к Эннету, а оттуда — на Юг. Но не тут-то было. Тальви почти не способен был передвигаться, хорошо хоть рана, вопреки моим опасениям, не загноилась. Но жар у него был, и слабость, и скорость, как у улитки. И первые недели приходилось оставлять его в лесу и шарить по деревням в поисках пропитания. Мне вновь пришлось опуститься до пошлейшего воровства, как в детстве, когда я еще не была Золотой Головой, мастерицей интриги, которой подобает играть только на высокие ставки. Сейчас я уже ею не была, но ставка — выше, чем когда-либо. Это весной я могла гордо поплевывать на все с высоты эшафота и опасаться лишь, что мой переход в мир иной несколько затянется. Теперь я хотела жить. Что же до перехода в мир иной… но об этом — после.

К сожалению, в нашу смерть в Катрейских болотах никто не поверил.

Шныряя по деревням, я слышала, как пристава выкликают описания наших личностей. Из чего с прискорбием явствовало, что кто-то из людей Тальви попал в плен и рассказал о наших намерениях уйти через Катрею и скрыться на Юге. Не знаю, кто это мог быть. Ренхид? А может, и нет. В моем описании приметы личности почти не были упомянуты. Зато не позабыта ни шляпа с загнутыми полями, нечувствительно сгинувшая той ночью, ни «кольцо с большим красным камнем». Я еще подумала — зачем людей в искушение вводить, небось подумают, что рубин или альмандин. Если эта неточность не была преднамерена. Как говорят в Свантере — на людскую честность никогда нельзя полагаться, зато верней людской корысти ничего нет.

Но шутки шутками, а дело было плохо. Гораздо хуже, чем я могла себе представить. Как не могла я представить ни разу за всю мою беззаконную жизнь

— что буду скрываться от травли беременной и выхаживая раненого. А травля не прекращалась. Бывший Нантгалимский Бык, ныне Эрдский Единорог, намерен был сесть крепко. В Эрденоне беспрерывно заседал трибунал под водительством генерального судьи Виллибальда Вирс— Вердера. Мне удалось поймать слухи о судьбе иных заговорщиков. Самитша сгоряча повесили сразу, без суда, и ему, надо полагать, повезло, чего не могу сказать о Кренге. Полковника присудили к смерти, но приговор пока не был приведен в исполнение, поскольку новоявленный герцог никак не мог выбрать между четвертованием и колесованием, либо ради отпрыска столь древнего рода (хотя и младшей линии) вновь ввести в обиход отмененную в прошлом столетии квалифицированную казнь. Фрауэнбрейс бежал в центральные области, но был схвачен и заточен в Тримейне, правда, не в Свинцовой башне, а замке Святого Гавриила. Сейчас Вирс-Вердер торговался с имперскими властями об его выдаче.

Тем временем Дагнальд наводил порядок. Как он его наводил, позвольте мне умолчать. Но я понимала — если я попадусь к нему в руки, милой патриархальной казнью в кинкарском духе мне не отделаться. В конце концов, мой род еще древнее, чем род Кренге… А об отсрочке казни, полагающейся по закону беременной женщине, можно ради такого случае и позабыть. Однако, разумеется, Дагнальду нужна была не я. Ему нужен был Тальви, и Бык разыскивал его со свирепостью, достойной его прозвища, и упорством, сравнимым с рвением Святых Трибуналов прошлого.

Так что все мои трепыхания оказались попусту. Были перекрыты все выходы к портам — а не в лодке же переплывать море об это время года! — и на Юг. Получалось, что зимовать придется в Эрде. А чтоб обеспечить убежище, наличности у нас было маловато. Конечно, была кое-какая, на нее я и рассчитывала, когда надеялась, что мы с Тальви сможем пробиться в Карниону. А там бы Тальви смог получить кредиты у местных финансистов… Но все эти надежды обломались. Хорошо хоть Тальви, вдобавок ко всему, не успел начеканить собственных денег, пользуясь древним правом герцогов Эрда. Как же ее звали, ту юную девицу, которая на английском троне продержалась еще меньше, чем Тальви на герцогском… забыла, давно дело было, еще голову ей отрубили… так она первым делом полновесную монету принялась чеканить взамен порченой. Старый Гарнего монету не портил, отчего она и сейчас в ходу по всей империи. За это пусть черти на том свете отгребут малость углей из-под его сковородки. Если, конечно, там есть черти и сковородки с грешниками, в чем я в последнее время стала сомневаться.

И все же бычий напор, с которым нас травил Дагнальд, порой приводил меня в недоумение. Неужели ему так досадил Тальви, что он готов без счета тратить деньги и усилия, прочесывать леса и деревни только для того, чтобы увидеть его голову на блюде?

Но оказалось, что не так уж был злобен и глуп Нантгалимский Бык. Были у него свои резоны. Тальви об этом едва обмолвился, почти губ не размыкая и уже много дней после того, как мы пустились в бега. А я тоже хороша, могла бы и сама догадаться, ведь слышала же, что говорил Ларком, да не о том были тогда мои мысли (по правде сказать, они и сейчас были не о том). Сказал же он-у Тальви герцогские регалии, без них провозглашение недействительно. Как-то толковал мне об этом Фризбю, да не втолковал ясно: корону, цепь и печать Йосселинги получили от Мелги Благодатного, первого императора Эрда-и— Карнионы. Так вот, по всему выходило, что Дагнальд полагал, будто эти регалии и сейчас у Тальви. А при таком раскладе, что бы ни говорилось, Тальви остается законным правителем, а Сверре Дагнальд, как ни называй он себя — самозванцем. И люди об этом знали. Вот Бык и рыл землю рогами. Но дело в том, что никаких регалий при Тальви не было. Из тех слов, что обронил Тальви, я поняла, что регалии в пути он отдал Эгиру, и тот вез их при себе. (Я тогда еще заметила при нем небольшую увесистую суму через плечо, но внимания не обратила — мало ли что люди могут тащить с собой при отступлении. ) А что стало с Эгиром, известно. Но известно только нам. Тальви, кстати, никаких чувств при известии о том, что Эгир и его груз на дне реки, не выразил, но у него всегда с выражением чувств было туго. И пока идет облава по всему Эрду, никто не догадается обшарить дно Хамара — что было бы вовсе не трудно, там ведь неглубоко, в конце концов. И хорошо, что не догадались, подумала я. Раньше в могилу полагалось класть ценный дар — приношение усопшему, и что может быть лучшим даром, чем герцогские регалии, в холодную и тинистую могилу последнего потомка рода, насчитывавшего больше тысячи лет? Эгир, возможно, по происхождению имел больше прав на герцогский титул, чем Тальви, да только никому это не приходило в голову, и ему в том числе, и мне бы не пришло, если б он остался жив.

Но ей-богу, с таким капиталом, как притязание на владение подлинными регалиями, и, следовательно, законной властью, Тальви мог бы попытаться найти сторонников среди эрдского дворянства или купечества, собрать вокруг себя людей. Мог бы, но не попытался. Я не знаю даже, хотел ли он этого. Может, и не хотел. Он слишком ясно видел, к чему приводят благородные и честолюбивые замыслы. И в этом отношении он оказался ничуть не выше бедного актера Дайре, который всего лишь переводил чужую трагедию, а его за это убили…

Но я не уверена, думал ли он о чем-то подобном. Мне он об этом ничего не говорил. Вообще избегал говорить со мной. Иногда мне казалось, что он меня ненавидит не меньше, чем Хрофт, и по той же причине: как свидетельницу своего унижения и даже виновницу его. Если бы не я, он был бы давно уже мертв, погиб быстро и без мучений. А так мучения все длились, и я упрямо отказывалась положить им конец. Не исключаю, что клевещу на него, и ему было просто стыдно быть обузой.

Да, он был для меня обузой. Ну и что? Мужчины придают этому слишком много значения. И если он ничем не помогал мне, то хотя бы не мешал.