Золотая лихорадка (др. изд.)
Шрифт:
– Видал.
– Теперь я пойду, вот я игрушку отнесу ребятам…
В рубку заглянула Дуняша.
– Здравствуйте! – сказала она.
Все заулыбались. И рулевой, и капитан, и сам Иван.
– Заходи, живо, а то снесет и прыгать за тобой придется, – ответил Иван.
Мальчик тер глаза.
– Уведи его, да побаюкай, – сказал Иван рулевому, – видишь, как его укачало. Посиди с ним.
Рулевой повел Семена в каюту. Капитан ушел отдыхать.
– Ты что грустна? – спросил Иван.
Дуня не ответила.
– Уходи
– А разве так можно?
– А разве ты не видела, как на прииске люди живут?
– То на прииске!
– И всюду так. Теперь все можно…
– Нет, – ответила Дуня. – Нельзя.
– Все можно. Я уж тебе говорил, попы продажны. Мы с тобой уехали бы… Куда хочешь. Ну, скажи…
– Нет.
Иван видел, что она не гневается. Лицо ее не обманывает никогда. Ей приятно слышать все это. Казалось, она даже радуется – и словно отдыхает.
– Хочешь, я переложу руль, и пароход пойдет обратно, прямо в Хабаровку, полным ходом… На пароход – и во Владивосток… А оттуда…
Она молчала.
– Детей твоих бы я любил, как своих. Вместе с гнездом тебя выкраду.
– Поворачивай! – вдруг сказала она улыбаясь.
Иван стал перекладывать штурвал так старательно, словно он доставал воду из колодца. Волна рухнула в борт, рубка накренилась. Пароход обошел большой полукруг, Иван подал какую-то команду механику. Паровая машина заработала тяжелей, постепенно ход выравнивался. Опять застучало внизу веселей.
– Ты знаешь, я тебя всегда любил. С ранних лет.
Дуня подняла голову и смотрела куда-то далеко-далеко, поверх всего, островов и гор…
А Иван чувствовал, что его начинает бить дрожь и охватывает страх от небывалой робости.
Пароход на самом деле шел в другую сторону. Голубой огонь метнулся из ее глаз.
– А теперь… – сказала она, улыбаясь и ласково и печально, и положила свою руку в кольцах на его волосатую лапу на штурвале, – поиграли, и хватит… Давай обратно!
Иван крепко держал руль.
– Пусти, – сказала она и, ласково овладев его пальцами, отвела руки Ивана от штурвала и оттолкнула его.
Она сама встала к штурвалу, умело стала разворачивать судно и засмеялась. Подобрала юбки и как провалилась в люк.
Вошел капитан, а снизу, оттуда, где исчезла Дуня, появился рулевой.
«Паря, Дунька! – подумал Иван. – Осрамила меня перед всей командой! Хотя, кто что знает! Я учил, показывал, хвастался… Всем известно, что хозяин-промышленник, значит, купец, то есть самодур! Так показывают нас в театре, так знают все люди!»
Холодный ветер у Тамбовки в устье Горюна стал еще сильней. Под вечер пароход бросил якорь. Перекинули трап на берег. Китайчонок, посадив на спину Павку, запрыгал на холодном ветру по палубе, а потом, осторожно ступая разутыми ногами, пошел вниз по мокрому трапу.
– Это че же! Не мой ли внук? – воскликнул Спирька.
– Тятя! – обрадовалась Дуня.
– Иван! Эй, Иван! – крикнул Сильвестр.
–
Ты заезжай к нам. Погости! – звал Родион Шишкин.– Нет, некогда. Пароход ждут внизу.
– Отправь пароход. А сам оставайся, – сказал Родион.
Иван увидел, что к трапу сбежались женщины и девушки. Они обнимали Дуняшу.
Она повернула голову и посмотрела на Ивана, словно что-то хотела сказать ему своим долгим взглядом.
– А водка есть? – спросил Иван.
– Когда у приискателей водки не было!
– А вы давно оттуда?
– Да кто когда!
– Я только что! – сказал Родион. – Иди, друг!
– Что там? Кого еще убили?
– Никого больше… Да ты, чудак, сойди, погости у нас…
– Да лучше вы ко мне…
Мужики охотно пошли на судно.
– Это можно.
Поваренок расставил в салоне рюмки, закуску и графин с водкой.
– Слушай, ну зачем мы тут в клетке с тобой будем сидеть. Это же срам, пить из рюмок. Стыдно. И выйти нельзя. Живот схватит, и не втиснешься в этот ватер… Пойдем, слушай, ко мне, – говорил Родион пропустив несколько рюмок.
– Ну, ладно, паря! Уговорили! Я и сам по твоей Тамбовке соскучился. Пойти? А как пароход? Ведь я могу у вас загулять! Пароходу надо спешить на промыслы.
– Ну вот и хорошо. А то уж люди говорят, что ты боишься Горюна, что тебя, мол, бог тут когда-нибудь накажет…
Бердышов надел свою куртку с накладными карманами. У трапа он сказал капитану:
– Пусть команда сегодня отдохнет. Свежей рыбы возьмем утром в деревне. Здесь рыбачат еще. Если я задержусь, к своим поисковщикам поеду на прииск, то дам знать. Завтра пойдете без меня прямо в лиман к Петру Ильичу. Я сам доберусь до города.
Иван вошел в знакомую избу Спиридона, где так любил он, бывало, посидеть за столом… Тут все по-прежнему. Чистые стены из гладко отесанных бревен, та же самая лавка еще живет, тянется от дверей до переднего угла с иконами в тамбовских полотенцах. Дверь открыта в высокие новые комнаты в пристройке, и там слышатся детские голоса.
Спирькина жена Арина подала ему красную руку. Арине уже за шестьдесят. Ее лицо в глубоких дряблых морщинах, но она тонка и легка, подвижна, как девица. Лицо ее ожило и засветилось, как у Дуни. «Износа ей нет!» – подумал Иван.
– Тут плечами за стены не заденешь, как на пароходе, и дышится легко, – сказал Родион.
– Печь у нас всегда топлена. Давай вспомянем старое время, нам еще жить надо! – сказал Спирька.
– Нет, Иван любил гулять не у тебя, а у меня, – ответил Родион.
– Ну, это пустяки! Это вы тогда дурили… Что же у тебя хорошего! Только что он с Горюна пьянствовать к тебе приезжал…
Дуня вышла и что-то шепнула матери.
Арина уже заметила, что дочь словно не в себе. Принесли кислой капусты с брусникой, грибов, ягоды. На столе появились открытые консервы, сушеное и копченое мясо, рыба. Задымились горячие пельмени.