Золотая Орда. Между Ясой и Кораном. Начало конфликта
Шрифт:
Приведем дополнительные аргументы в защиту высказанной гипотезы о существовании имперского «мобильного» святилища и заодно рассмотрим ряд частных вопросов. Воспринимали ли христиане изображение Чингис-хана как образ чуждого им божества, т. е. идола? Латинские тексты позволяют на этот вопрос ответить утвердительно. Содержание древнерусских известий на этот счет неясно [431] . В сообщениях средневековых авторов при описании ими чужой религиозной традиции следует различать два аспекта: 1) общее сравнение своей традиции с предписаниями и положениями иного религиозного опыта, 2) описание конкретных обрядов. Заметим, что и сравнение, и наблюдение фиксировались в терминах собственной религиозной традиции и были адресованы представителям собственной культуры. Таким образом, мы имеем дело с оценочным сравнением. Последнее обстоятельство лишает объективности тексты, в которых сакральный мир одной культуры воспринимается через призму символов другой культуры. Так, например, брат Иоанн де Плано Карпини пишет о вере монголов в «единого Бога», что было весьма актуально для средневековых христиан. Но в монгольском пантеоне не было места для Бога, тождественного латинскому Оеиз [432] . Несторианские информаторы брата Иоанна легко убедили его в том, что монголы веруют в «единого Бога», хотя речь должна идти о центральноазиатском культе Вечного Неба.
431
Ср.: Nitsche
432
Обратная точка зрения, см.: Неклюдов С. Ю. Мифология тюркских и монгольских народов (проблемы взаимосвязей)//Тюркологический сборник. 1977. М., 1981. С. 189.
Современник брата Иоанна, армянский историк Киракос Гандзакеци передает суждения монголов относительно Бога: «У них нет богослужения, они не поклоняются [никому], но божье имя упоминают часто, при любом случае. И мы не знаем, воссылают ли они хвалу Богу сущему или призывают другое божество, да и они тоже не знают. Но обычно они рассказывают вот что: государь их — родственник бога, взявшего себе в удел небо и отдавшего землю хакану. <…> Язык их дик и непонятен нам, ибо Бога они называют Тангри» (Киракос Гандзакеци. 32). Слово «тенгри» означало Вечное Небо. Древнетюркский термин tngri не имеет точек соприкосновения с христианским понятием Бога, о чем свидетельствуют сомнения Киракоса Гандзакеци. Монгольская формула о покровительстве Вечного Неба деяниям великого хана: mongke tengri-yin jarliq qan переводилась на латынь под несомненным несторианским влиянием: Cingischam filius Dei dulcis et venerabilis 'Чингис-хан сын Бога, сладостный и досточтимый'. Средневековые европейские дипломаты были уверены в адекватности перевода [433] , однако интеллектуалами в христианской Европе эта формула воспринималась крайне негативно.
433
Voegelin Е. The Mongol Orders of Submission to European Power, 1245–1255//Byzantion. 1941–1942. Vol. 15. P. 378–413.
Насколько ситуация со статуей Чингис-хана выглядит непросто, показывает позиция Ф. Шмидер, которая выказывает полное недоверие к сведениям францисканцев и выдвигает версию о неком буддийском изображении, хотя в тексте ясно говорится об идоле императора [434] . Большинство исследователей, вплотную занимавшихся донесениями францисканской миссии 1245 г., не сомневаются в том, что речь идет именно о статуе Чингис-хана [435] .
Говоря об идоле Чингис-хана, переводчик францисканской миссии брат Бенедикт Поляк пользуется только словом ydolum, а брат Иоанн говорит и об ymago hominis mortui, т. е. «изображении умершего человека». Слово ydolum, некогда заимствованное в латынь из греческого, нерасторжимо связано именно со зрительным образом человека. Латинское слово imago в не меньшей степени, чем idolum, ассоциируется с визуальным (хотя бы даже и мысленным) образом. Можно было бы, правда, колебаться относительно характера изображения: было ли оно плоскостным, рельефным или трехмерным. В. В. Бартольд склонен был признать это изображение изображением Чингис-хана и считал, что «монголы под влиянием китайской культуры научились выделывать более совершенные статуи, чем прежние войлочные куклы» [436] . Брат Бенедикт в рассказе, записанном уже по возвращении в Европу неким схоластом из Кёльна, говорит о золотой статуе и именно в ставке Бату: «За кострами стояла повозка, содержавшая золотую статую императора» (Relatio Fr. Benedicti Poloni, 5). Вопрос о достоверности этого сообщения осложняется тем, что сведения брата Бенедикта при записи испытали влияние изысканного литературного стиля классически образованного схоласта. Для целей нашего исследования важно, однако, другое, а именно что францисканцы ясно выразились по поводу как рядовых идолов, так и идола Чингис-хана, выполненных наподобие человека. Говоря о войлочных идолах в юртах кочевников, брат Бенедикт использует в качестве синонима ymagines hominum 'изображения людей', а брат Иоанн указывает, что они делались ad ymaginem hominis 'по образу человека'.
434
Johannes von Plano Carpini. Kunde von den Mongolen: 1245–1247/Ubersetzt, eingeleitet und erlautert von F. Schmieder. Sigmaringen, 1997. S. 126, komm. 28.
435
Johann de Plano Carpini. Geschichte der Mongolen und Reisebericht 1245–1247/Ubersetzt und erlautert von F. Risch. Leipzig, 1930. S. 68; The Vinland Map and the Tartar Relation/by R. A. Skelton, Th. E. Marston, and G. D. Painter, for the Yale University Library, with a foreword by A. O. Vietor. New Haven; London, 1965. P. 88, n. 39.3; Spotkanie dwoch swiatow: Stolica apostolska a swiat mongolski w polowie XIII wieku: Relacje powstale w zwiаzku z misjа Jana di Piano Carpiniego do Mongolow/Pod red. J. Strzelczyka. Poznan, 1993. S 181.
436
Бартольд В. В. Сочинения. М., 1966. Т. IV. С. 390.
В новом переводе (исправляющем ошибку перевода А. И. Малеина{115}) сведения брата Иоанна выглядят так: «Они [в свое время] также изготовили для первого императора [его] идол, который [и теперь] помещают на почетную повозку перед жилищем [императора], как мы [это] видели перед Ордой нынешнего императора; они приносят ему [идолу] многочисленные жертвы. Ему также жертвуют коней, на которых никто не смеет садится вплоть до [их] смерти. Ему же также жертвуют других животных; если [их] убивают для еды, не ломают ни одной кости от них, но сжигают [эти кости] огнем. Ему также кланяются на юг, подобно тому как Богу, и заставляют кланяться некоторых [иноземных] знатных людей, покоряющихся им»{116}.
В донесении брата Бенедикта, сохранившемся в пересказе брата Ц. де Бридиа, параллельный пассаж звучит так: «Когда-то они сделали идол Чингис-кана, который они устанавливают перед юртой всякого [правящего] кана и приносят ему дары. Кони же, принесенные ему в дар, в дальнейшем не используются для езды. Также животных, которых они убивают для употребления в пищу, сначала предлагают ему, т. е. идолу, [и] кости животного не ломают. Этому же идолу кланяются на юг, словно Богу, и к этому же многих принуждают, в особенности покоренную знать» (НТ, § 39). То обстоятельство, что францисканцы должны были преклонить оба. колена перед изображением Чингис-хана, позволило им уподобить «идола» Богу. Из четырех сторон света особым сакральным смыслом для монголов обладала южная сторона (LT, IX. 32; Марко Поло, с. 88, 1 17) [437] .
437
Бартольд В. В. Сочинения. М., 1966. Т. IV. С. 392–393.
Согласно древнерусской церковной легенде, князь Михаил Черниговский, прибыв в сентябре 1246 г. в лагерь Бату, отказался исполнить
монгольское требование поклониться какому-то неясному предмету и был казнен. В речи Бату звучит приказ поклониться «отцу законов наших» (ПЛДР, с. 304–305). С известной оговоркой эту фигуру можно признать статуей Чингис-хана. Трудно предположить, что князю Михаилу могло быть предъявлено какое-либо особое требование, принципиально отличное от того, что сообщают западные дипломаты. Вопрос, на который мы никогда не получим ответ, звучит так: действительно ли Михаил отказался преклонить колени перед статуей и был убит именно за это? Во-первых, при дворе Бату был человек, который объяснял последовательность всех церемоний, равно как и их смысл; монголы не искали повода для расправы над христианами. Во-вторых, обычно князья предварительно посылали свое доверенное лицо к Бату и заранее знали о предстоящем церемониале. В-третьих, отказ следовать монгольским предписаниям закрыл бы путь к аудиенции с Бату, и не более. Вот если бы Михаил наступил на порог юрты, или с намерением пролил кобылье молоко, или, не дай бог, подавился во время пира, тогда ему не миновать смерти. Но за недеяние казнить его не могли. Смерть князя является загадкой [438] . Прислушаемся к словам Бенедикта Поляка: «Они никого не принуждают оставлять свою веру, только бы повиновался во всем их приказам. В противном случае они принуждают [к подчинению] насильно или же убивают. Так, они принудили младшего брата князя Андрея в Русии (убитого ими по ложному обвинению) взять в жены вдову брата, уложив их на одно ложе в присутствии других людей» (НТ, § 42).438
Т. Мэй, рассматривая ситуацию с позиции монголольских обычаев, признает нерешаемость этой загадки, см.: Мэй Т. Монголы и мировые религии в XIII веке//Монгольская империя и кочевой мир. Улан-Удэ, 2004. С. 438–439.
В сентябре 1246 г. францисканцы находились в Монголии, поэтому узнать подробности трагедии, постигшей князя Михаила, они смогли лишь спустя восемь месяцев. Об этом событии они узнали от русских. Францисканцы возвращались от Батыя на Русь вместе с послом черниговского князя. Другими словами, францисканцы передают самую раннюю русскую версию гибели Михаила. В ней уже содержатся в зачатке те элементы «Сказания о князе», которые впоследствии будут обработаны в агиографическом ключе. Вместе с тем в ней четко обозначены действующие лица: черниговский посол не скрывает, что в этой истории участвовали люди князя Ярослава Всеволодовича. Брат Иоанн, в свою очередь, лишь добросовестно передает то, что услышал. Согласно этим сведениям, Михаил, когда он пришел на поклон к Батыю, должен был поклониться на юг Чингис-хану. Князь отказался кланяться статуе, изображающей мертвого человека. Пересказав эту историю, брат Иоанн отмечает ее исключительный характер{117}. Значимость его сведений для прояснения летописной версии сюжета очевидна, поэтому приведем их полностью (к тому же известный перевод А. И. Малеина изобилует неточностями, полностью меняющими картину событий).
«Михаила, который был одним из великих князей Руссии, когда он пришел покориться Баты, заставили сперва пройти между двух костров. После этого ему было сказано, чтобы он поклонился на юг Чингис-кану; он отвечал, что охотно бы поклонился Баты и рабам его, но не образу мертвого человека, потому что это не дозволено делать христианам. И, так как ему много раз повторяли, чтобы он поклонился, а он не хотел, вышеупомянутый князь передал ему через сына [великого князя] Ярослава, что он будет убит, если не станет кланяться, [а] тот отвечал, что предпочитает умереть, чем делать то, что не дозволено. И тогда он (Батый) послал одного приближенного [Ярослава], который, вопреки [своему] желанию, так долго бил его пяткой в живот, пока он не умер. Между тем один из его воинов, который [при этом] присутствовал, ободрял его, говоря: "Будь тверд, так как это мучение недолго продлится для тебя и тотчас последует вечная радость". После этого ему отрезали голову ножом. Упомянутому воину также отсекли голову ножом»{118}.
Согласно рассказу Софийской Первой летописи, расправа над князем выглядела так: «Тогда же убиици те окааннии приспеша и скочиша с коней, и яша святого великаго князя Млхаила и преподобнаго, и растягоша за руце и за нози и начата его бита руками по сердцю. И посемь повергоша его ниць на землю и бьяхуть его пятами. И сему же не долзе бывшу, некто же бывъ преже крестьянинъ, последи же бысть поганъ, отвергъся веры крестьяньския, законопреступникъ, именемъ Доманъ, Северянинъ родом, и огорчися, отреза ножемъ главу святому мученику, великому князю Михаилу и отверже ю прочъ» (ПСРЛ. Т. 5, с. 234–235). С Михаилом расправились с поразительной жестокостью.
Все русские князья, побывавшие в Орде, никогда не отказывались от выполнения установленных монголами ритуалов: «Мнози же князи с бояры своими идяху сквозе огнь и кусту [439] кланяхуся, идоломъ их, славы ради света сего и прошаху коиждо их власти; они же без бранениа давахут, да прельстить я славою света сего» (НПЛ, с. 298).
Касаясь трагической судьбы князя Михаила, брат Иоанн для подтверждения исключительности этого события еще раз возвращается к теме государственного культа в Монгольской империи и утверждает, что «так как они не соблюдают никакого закона относительно почитания Бога, они до сих пор никого не принуждали, как мы узнали, отрекаться от своей веры или закона, за исключением Михаила, о чем сказано выше. Мы не знаем, что они будут делать впоследствии, однако некоторые предполагают, что если бы они обрели единовластие [над миром] (что Бог отвратит), то они сделали бы так, чтобы все кланялись этому идолу» (LT, III. 5). Фраза о предполагаемом всемирном поклонении идолу Чингис-хана знаменательна. Скорее всего, эта тема обсуждалась между францисканцами и русскими священниками. Элемент имперского культа, встроенный в придворный церемониал, был спроецирован ими на систему христианского мироздания. Сведения о монгольской толерантности блекли на фоне воображаемого всемирного идолопоклонства. Напряжение нашло выход в создании легенды о мученической смерти князя Михаила. Независимо от того, по какой реальной причине был казнен черниговский князь, в агиографической легенде он неизбежно должен был стать мучеником.
439
Поклонение кусту остается загадкой; о каком «кусте» может идти речь, если двор Бату совершал сезонные перекочевки? Статуя Чингис-хана находилась на повозке, предполагать, что и «куст» находился на повозке — нелепость. Это простое обстоятельство обычно не учитывается исследователями, см.: Рыкин П. О. Гибель князя Михаила Черниговского в свете традиционных монгольских верований//Россия и Восток: Традиционная культура, этнокультурные и этносоциальные процессы. Материалы IV междунар. науч. конф. «Россия и Восток: проблемы взаимодействия». Омск, 1997. С. 86; Белозёров И. В. Убийство князя Михаила Черниговского монголами в 1246 г. и монгольский языческий обряд при дворе хана Бату//Русское средневековье. 2000–2001. М., 2002. С. 13–14. И. В. Белозёров ссылается на известие брата Иоанна о кусте в заповеднике (куруке) великого хана Угедея. Место, где похоронен хан, не имеет никакого отношения к кочевой орде.
Князь Михаил, прибыв в Орду Батыя, должен был выполнить следующие требования дипломатического характера: став на оба колена, поклониться на юг Чингис-хану; трижды преклонить колено перед шатром Батыя; во время приветствия хана стоять на коленях. В посольский церемониал входил и магический обряд очищения огнем подарков, предназначенных для хана, и самих дарителей. Согласно известию Ипатьевской летописи, Михаил, видимо, не отказывался исполнить последние два требования. Если бы он отказался поклониться изображению Чингис-хана, то конфликт, скорее всего, развивался бы по тому же сценарию, что и конфликт между доминиканцами и Бачу-нойоном. С точки зрения монголов, ритуал поклонения статуе не был религиозным актом, тогда как с христианской точки зрения он выглядел идолопоклонством. Трудно отрицать (впрочем, трудно и доказать), что князь Михаил отказался поклониться «идолу», однако именно на этом факте строится сюжет о его мученической смерти.