Золотая трава

Глава шестая

Мари-Жанн Кийивик поднимается. Она идет к камину и прислоняется к его стенке. Она шепчет что-то похожее на едва различимую глухую жалобу, которую она прерывает, гневно ударяя о землю своим сабо, но почти тотчас ее жалоба возобновляется. Теперь пришел черед старого Нонны опуститься на колени. Он это проделывает с трудом, опираясь на стол. Обычно его старые ноги хорошо ему повинуются, но сегодня он с трудом владеет ими. Ощупью он подбирает осколки голубой кружки, выкладывая их на мужскую скамью. Тщательно. Бесшумно. Он знает, что Мари-Жанн ни за что не прикоснется к ним теперь. Окончив, он еще раз проводит рукой по земляному полу, проверяя, не осталось ли какого-нибудь маленького осколочка. Как ни странно — это занятие приносит ему успокоение. Он как может поднимается.

— Надо заняться огнем, Мари-Жанн. Столько снегу навалило, что стало совсем холодно. Можно, я расколю чурку?

— Мертвые не нуждаются в тепле.

— По правде говоря, я думал о парнях с «Золотой травы», когда они войдут сюда, им будет очень приятно очутиться в теплом доме. Уже несколько часов, как море успокоилось. Насколько я знаю Пьера Гоазкоза, он постарался не поддаться буре. Его судно где-нибудь неподалеку. Сейчас он подкарауливает первый порыв ветра, чтобы им воспользоваться. Как только ветер соблаговолит задуть, он не упустит ни одного его дыхания.

— Погибли. Они погибли. «Золотой травы» уже не существует.

— Я-то знаю, что они еще держатся на воде.

— Птица-предвестник постучала в мое окно. Я видела сидящими передо мной моих трех мужчин на скамье. И я разбила кружку Алена Дугэ.

Нонна Керуэдан чувствует, как в нем вскипает неслыханный гнев. Слушать подобные слова от женщины, которая всю жизнь провела в ожидании и верила в смерть лишь тогда, когда видела трупы своих мужчин! Верно, сейчас она скатилась на самое дно бездны отчаяния.

И то, сказать — речь идет об ее последнем сыне. После него у нее никого не останется, никого на целом свете. Не перешагнула ли она уже вместе с ними по ту сторону? Не следует ли оставить ее там? К чему приведет, если он будет ее тормошить, начнет попрекать за отступничество. Ведь она даже и не расслышит его слов, они для нее — всего лишь шум! Она вне досягаемости любых упреков. К тому же если он и покраснел от злости, то, по совести говоря, злость его относится к нему же самому. Успокойся. Успокойся. Как вывести ее из этого оцепенения, как вызвать в ней — а одновременно и в себе самом ту вспышку бодрости, которая зовется надеждой! Невзирая на груз предчувствий, она ведь разумная женщина. Предчувствия, конечно, никогда не обманывают, но ведь надо, чтобы тот, кто их ощущает, умел в них разобраться. Как бы ни было слабо сопротивление тягчайшему испытанию, обрушиваемому на вас судьбой, в этом сопротивлении — единственное прибежище. Нонна Керуэдан усаживается на скамью у кровати. Со стороны камина слышится все более слабеющая жалоба. Старик прочищает горло, чтобы придать своим словам большую уверенность.

— Послушайте, Мари-Жанн, если бы ваш сын был мертв, разве не увидели бы вы его на скамье вместе с остальными? А ведь вы его не видели — не так ли?

Она перестает стонать. После довольно продолжительного молчания раздается слабый голосок, словно бы принадлежащий разогорченной девчушке.

— Нет, я его не видела. Его с ними не было.

— Значит, он — не с ними, а с нами. Предвестиям можно верить лишь тогда, когда получают их, не ожидая, в спокойном состоянии. А вы их ждали, шли к ним навстречу, и поскольку были не в обычном своем состоянии духа, то и приняли за предзнаменования совершенно случайные явления. Птиц у нас здесь всяких хватает, это-то вам ведь отлично известно, к тому же…

— Замолчите! Идут.

Она закричала, чтобы остановить его, и голос у нее окреп. Так поступают, желая утихомирить болтуна, когда происходит нечто очень важное, чему может помешать его пустословие. Обидно, Нонна надеялся, что есть шанс переубедить ее.

— Я ничего не слышу. Как вы можете?..

— Я слышу, как стучат о дворовую ограду, счищая снег с сабо.

Теперь они прислушиваются уже вдвоем. Действительно, стучат в дверь: четыре или пять ударов. Стучат уверенной рукой, но стук нетороплив, не такой, как при несчастных случаях, всего лишь хотят узнать, есть ли кто-нибудь дома.

А ведь и впрямь кто-то есть снаружи. Ради бога, Мари-Жанн, необходимо разрушить белую часовню, убрать простыни и зажечь лампу. Что они скажут, увидев все это?

— Говорите тише. Это не мужчины, иначе слышался бы смех и крики. Но все же зажгите. Я сниму простыни и закрою кровать. Чужие не должны видеть, в особенности если это — соседи. И потом… Нечто говорит мне, что я должна впустить пришельца. Сердце начало у меня биться, словно бы оживая.

— Вот видите. Этого появления вы не ожидали. Возможно, оно-то и есть — хорошее предвестие.

Она вплотную прижимается к двери.

— Кто там? Кто вы такие?

У той, которая отвечает, голос звучит так громко, как если бы она уже находилась внутри дома.

— Я — Элена Морван, жена Корантена Ропара.

— Жена… Неужели это возможно! Я уже перестала вас ждать. Сейчас открою. Подождите чуточку. Я… просто не пойму, куда задевался ключ.

— Не торопитесь, Мари-Жанн Кийивик.

Мари-Жанн, запыхавшись, идет к закрытой кровати, вползает внутрь на коленках — головой вперед и разрушает белую часовню, заботливо складывая простыни по складкам, как если бы они только что были вынуты из шкафа. Дело идет быстро — складки еще не сгладились. Она убирает черные ленты, тарелку со святой водой — все похоронное снаряжение. И она с явным удовольствием шпыняет старого Нонну:

— Чего вы дожидаетесь, старый бездельник, почему не помогаете мне? Задуйте свечу, суньте ее под стол! Керосиновая лампа на посудном шкафу. Зажгите ее! Да поторапливайтесь! Не можем же мы в эдакий холод держать жену Корантена снаружи!

— Вот и отлично, — спокойно говорит Нонна, выполняя все ее распоряжения. Вам сразу стало легче, Мари-Жанн, вы уже и притворяться начали.

— Притворяться, я?

— Вы. Дверь вовсе не заперта на ключ. А щеколда не накинута.

Она сквозь зубы ворчит и забывает, что оставила кровать открытой, Когда лампа разгорается, Нонна видит, как она покраснела. Резкими жестами она старается привести в порядок свою одежду, прежде чем кидается к двери и широко ее распахивает. Перед порогом стоит высокая женщина в капоре, а за ней еще кто-то с опущенным капюшоном. Возможно, мужчина. Нет, еще одна женщина. Со своего места Нонна видит подол ее платья и на ногах у нее постукивающие желтые сабо.

— Входите же, Элена! Будьте желанной гостьей в этом доме.

Стоя на пороге, высокая женщина не двигается с места.

— Мне неудобно так поздно беспокоить вас, Корантен должен был приехать за мной в деревню и привезти меня к вам этим вечером. Так было условлено.

— Да, мы с ним условились. Входите!

— Но ведь, сколько мне известно, моряки не всегда вольны в своих поступках, не так ли? Вот я и управилась, как сумела. Со мной — подруга, которая захотела проводить меня к вам.

— Очень хорошо. Пусть и она будет желанной гостьей. Входите же обе.

Элена переступила порог, наклонившись, чтобы не зацепить за притолоку своим высоким капором, другая женщина скользнула в ее тени. Эта другая женщина рукой без обручального кольца так крепко сжимает края своего мужского капюшона, что лица ее почти не видно, всего лишь взгляд, и то она едва приподнимает веки, с тем чтобы тотчас же их опустить. Элена замечает возле лампы неподвижного старого Нонну, который не знает, как ему себя вести. Вдруг свет в комнате как бы удваивается.