Золотая жила

Привлеченный громкими возгласами, в закусочную заглянул Рубик. Он услышал последние слова Колхиди и поспешил поддержать его:

– Молодежь, молодежь, всему их учить приходится, да, дядь Дод? Не понимают простых истин.

– Ну допустим, что все беды от человеческой алчности, – сдался Парфюмер, – и что из того? Как алчность может быть связана с гулом на рынке? Что, кто-то завел себе левый бизнес?

Колхиди одобрительно ухмыльнулся:

– Соображаешь.

– И кто же это?

Парфюмер с Розочкой напряженно всматривались в смуглое лицо Колхиди, покрытое сетью мелких морщин, ожидая от него чуть ли не откровения. Но он вместо этого лишь растерянно пожал плечами и выпятил нижнюю губу:

– Откуда я знаю? Искал, но все безуспешно. Каждого расспросил, мол, у тебя гудит? Но все как один отпираются.

Рубик задумчиво почесал небритый подбородок:

– Не знаю как вы, но лично я ни за что не поверил бы Сортирщику.

Сортирщик – именно этого унизительного прозвища удостоился Стас Недоученко с того самого момента, когда впервые ввел денежный сбор за посещение бесплатного общественного туалета.

Лицо Колхиди вытянулось, как только он услышал о Сортирщике, и он сокрушенно покачал головой:

– Черт побери, а ведь про него-то я даже не подумал…

Если до этого момента Колхиди лишь посмеивался над убогим Сортирщиком, принимая его за безобидного недотепу, то теперь тот предстал перед ним в ином свете. Колхиди вдруг вспомнил, как буквально на днях он застал этого гнусного притворщика в туалетной кабинке, когда тот вытряхивал из корзины использованную бумагу в большой черный пакет. Что-то звериное, хищное таилось в его оскале, какой-то животный страх так и читался в его затравленном взгляде глаз-буравчивов, глубоко утопленных в темных глазницах, как будто его застукали за чем-то преступным.

– Этот мерзавец смотрел на меня с неприязнью, – задумчиво пробормотал Колхиди, ни к кому не обращаясь. – Он явно что-то затеял.

Рубик вновь согласился с мясником:

– Я же говорю, мутный он.

Парфюмер подтвердил:

– Угу, всегда себе на уме. Идет, голова вниз, ни на кого не смотрит, а у самого глаза испуганно бегают…

Розочка вмешалась в разговор:

– А как он ходит, видели? Как будто у него ноги наоборот… Или вместо ног копыта, как у черта…

Молодые люди загалдели разом, выражая не столько разумные мысли, сколько эмоции.

Сквозь гомон их голосов пробился густой бас Колхиди:

– Ладно, хорош болтать. Надо действовать.

Розочка с Парфюмером снова затараторили наперебой друг другу:

– «А почему это мы должны что-то делать?» – «Пусть Пинчук с ним разбирается!» – «Или Дрязгунов. Зря, что ли, с нас взносы собирает?».

Среди прочих поступило предложение и от самого Колхиди, вполне конкретное, но весьма неожиданное: «Кастрировать Сортирщика», сразу после чего все разом замолчали, как будто размышляя, не столько о целесообразности этой радикальной операции, сколько о ее осуществимости.

– Нет, ну это запросто, – отозвался Рубик, – но я предлагаю для начала попробовать поговорить с ним.

– Хорошо, но потом все равно кастрирую, – пробормотал Колхиди.

Розочка с Парфюмером покинули закусочную, оставив мясника с охранником распивать коньяк. Несмотря на поздний час и долгий, трудный день позади, настроение у молодых людей было приподнятым, ведь завтра состоится разговор с Сортирщиком, и тогда все сразу разрешится… и, может быть, даже выглянет солнце.

Глава 14

Был поздний вечер, когда Стас вышел на улицу через черный вход и устало уселся прямо на холодный бетон пандуса. Он привалился спиной к кирпичной стене и вгляделся вверх, в струи дождя. Непроницаемо черное небо над головой не предвещало хорошей погоды ни завтра, ни послезавтра… никогда. А еще Юг называется. Отскакивающие от покосившегося карниза ледяные брызги падали ему на оголенные ноги, на лицо, попадали даже за воротник кофты. Стас отер грязной ладонью не менее грязное лицо. Ну что это за жизнь, когда даже домой не хочется возвращаться? Он чувствовал себя несчастливым… голодным и несчастливым.

Стас закрыл глаза и глубоко вдохнул свежий морской воздух. Он постарался расслабиться, мысленно возвращаясь к событиям прошедшего дня. Сбежав утром от Леты, он так и проработал в кабинке до позднего вечера. За это время он успел еще четырежды совершить цикл просушки, отчего радовался, как малое дитя новой игрушке. То погружая руку в ведро с целлюлозной массой, то нарезая бумагу, он думал лишь о том, как… Нет, он думал вовсе не о том, как славно они заживут всей семьей на средства, вырученные от продажи бумаги. Неверный муж грезил о рыночной цветочнице, такой прелестной, нежной, цветущей, ароматной…

Эта обворожительная девушка с раскосыми глазами, пухлыми губами и без нижнего белья глубоко засела занозой в сердце Стаса. Произошло это как-то вдруг, нежданно-негаданно, стоило ему однажды неосторожно опрокинуть на пол чашку со своим ежедневным утренним отваром. После этого судьбоносного события многое изменилось в его жизни. В частности, его посетила гениальная идея рекультивации бумаги, но, главное, с того самого дня он впервые за тридцать с лишним лет супружества по-настоящему воспылал страстью к женщине. Поскольку утолить ее естественным образом Стас не мог, то стал ежедневно, скрючившись под лестницей, следить за объектом своего вожделения. Он буквально сходил с ума, наблюдая за тем, как цветочница своими тонкими пальчиками выбирает из упаковки очередную розу, слегка сжимает миниатюрной ладошкой ее красный возбужденный бутон, а потом тщательно срезает со стебля шипы и листья, делая его гладким, прямым, упругим…

От мыслей о соблазнительной цветочнице Стас весь день испытывал необыкновенно волнительные ощущения, совсем не те, что с женой… К несчастью, вероломная Лета вторгалась даже в его сладкие грезы. И каждый раз при мыслях о ней радужные образы Стаса омрачались тревожным чувством. Ну кто бы мог подумать, что из-за центрифуги у нее полезут волосы? Он отгонял от себя эту пугающую догадку, но снова и снова навязчиво возвращался к ней в своих мыслях. Сомнений быть не могло, Летины волосы, которыми она дорожила больше всего на свете, полезли вовсе не от нервов, в чем он пытался убедить ее утром, и не от смены погоды, и, конечно же, не от пресловутого авитаминоза. Как Стас ни силился, но других правдоподобных отговорок придумать не мог. Не мог он признать и правды. Отчего черное чувство безысходности окончательно отравило его настроение, и он поспешил поскорее выйти на свежий воздух, чтобы хоть немного отвлечься и развеяться.

Спустя час, промерзнув до костей, Стас вернулся в туалет. К тому времени мать уже закрыла двери, погасила везде свет и отправилась к себе в комнату, чтобы продуть в карты очередному шулеру всю их дневную выручку. Привычно осмотревшись кругом, Стас отметил про себя, что туалет не просто нуждается в тщательной уборке, а вопиет об этом. Почесав затылок, он решил и сегодня оставить все как есть. Завтра вечера утренее… Или как там говорится? А, неважно! Стас снова махнул рукой на уборку. Насобирав по кабинкам какие-то жалкие полпакета бумаги, он зарядил новый барабан, а затем, нехотя, с предчувствием чего-то нехорошего, побрел домой, как будто сами ноги противились туда идти.