Золото Стеньки

А дальше была целая анфилада из трех комнат; царевич спал в дальней, в следующей обычно ночевал Ерёмка и там же хранились запасы царевичевых платьев. А самая ближняя к прихожей выполняла функцию рабочего кабинета. Тут имелся стол, подобие библиотеки, запас бумаги и чернил с перьями, хранились какие-то записи, сделанные Алексеем во время различных диспутов и заседаний Боярской думы. Оружие лежало тут же — вполне боевое, от сабли и изогнутого степного лука с запасом стрел до небольшой пищали малого калибра, которая могла бы заменить собой пушчонку моего времени. В общем, помесь арсенала и рабочего места.

Я прикрыл дверь в сени, а потом пригласил царя пройти дальше, в этот самый арсенал. Он недовольно покрутил головой, но повиновался.

— Что-то ты тянешь, сын… — недовольно сказал он. — Говорить не хочешь?

Я пропустил его вперед, закрыл и эту дверь, а потом повернул в ней массивный ключ, который небрежно бросил на стол, прямо на пачку бумаг.

— Нет, батюшка, всего лишь опасаюсь, что слова мои не в те уши попадут, для которых предназначены, — ответил я. — Но здесь, надеюсь, меня никто не услышит, кроме тебя.

— Такая серьезная тайна тебе досталась?

Я кивнул.

— Садись, государь, — предложил я, показывая на единственный во всех покоях стул, похожий на трон.

Возможно, когда-то этот стул принадлежал самому Алексею Михайловичу — в царском дворце ничего не выбрасывали, а передавали по старшинству. Он снова покрутил головой, но повиновался и привычно, обыденно, сел, откинувшись на неудобную прямую спинку и вытянув ноги.

Я присел на краешек стоявшей рядом лавки и тихо сказал:

— Государь, видение мне было о будущем…

Он с недоумением посмотрел на меня, а потом рассмеялся.

— Алексей! Переходи к делу, иначе этот посох я использую по назначению. Про видение мне Симеон сказал.

— Я и не сомневался, — я чуть склонил голову, но тут же снова посмотрел царю в глаза. — Так вот. Я видел будущее, и это будущее мне не понравилось. В нем нет меня.

* * *

Я видел, что Алексей Михайлович хотел что-то спросить, но не стал этого делать, а просто уставился на меня, ожидая продолжения. Я же намеренно держал паузу — не мхатовскую, конечно, но близкую к ней. Наконец царь не выдержал, вскочил со стула и навис надо мной.

— Н-ну? — пророкотал он.

— Да это всё, государь.

Он устало плюхнулся обратно на стул.

— Рассказывай — и как можно подробнее.

— Это сложно передать словами, — осторожно начал я. — Я был в Вознесенском соборе, у могилы матушки, молился…

— Что за молитва? — буркнул царь.

— Поминальная, — пояснил я. — «Упокой, Господи, душу рабы Твоей Марии Ильиничны и рабы Твоей Евдокии Алексеевны…». За сестру я тоже молился, пусть она не там лежит.

— Ясно… дальше, — бросил он.

— Молился, значит, а потом словно вспышка в голове, как трут разом вспыхивает, — эту аналогию я искал, наверное, минут пятнадцать. — И всё стало понятно. Матушка скоро призовет нас.

— Нас?

— Сначала Симеона, а потом и меня, — ответил я.

— И Симеона? — лицо царя чуть потемнело.

Его тревогу я понимал хорошо. Из десяти живых детей Алексея Михайловича было шесть девочек. Старшие сестры Алексея — уже взрослые девки, Евдокии не так давно исполнилось девятнадцать лет, а Марфе в этом году должно было стукнуть семнадцать. В других условиях их бы уже выдали замуж, вот только Россия сейчас находилась в настоящем кольце врагов, и равных партий царевнам найти было невозможно; насколько я помнил, они так и остались старыми девами, хотя и прожили долгую жизнь — обе скончались уже во время правления Петра.

Были ещё четыре младшие сестры — одиннадцатилетняя Софья, Екатерина десяти лет, Мария, которой в январе исполнилось девять, и семилетняя Феодосия. До своей смерти Алексей Михайлович так и не успел озаботиться их браками, Милославские не имели возможности что-то решать за царя, а Нарышкинам эта проблема оказалась не близка. Самая интересная жизнь ожидала Софью, которая несколько лет фактически правила страной, пока не проиграла борьбу Петру. Остальные дочери Тишайшего царя как-то лавировали между разными партиями и сумели сохранить жизнь и не оказаться в монастыре. Только Мария уже в преклонном возрасте посидела в Шлиссельбургской крепости во время следствия по делу царевича Алексея, но Петр так и не придумал, в чем её можно обвинить. Кажется, её даже не пытали, хотя заключение ей явно на пользу не пошло — она скончалась незадолго до своего единокровного царственного брата.

Братьев у Алексея было меньше. Двое из них — восьмилетний Федор и трехлетний Иван — в будущем смогут надеть на себя царскую корону, но счастья это ни первому, ни второму не принесет. Федор умрет в двадцать лет, запомнившись в основном сожжением Аввакума со товарищи, а Иван окажется соправителем Петра, не имеющим реальной власти. Четырехлетний Симеон скончался этим летом, а Алексей — в будущем январе.

К Симеону лично я никаких чувств не испытывал, а вспомнил его исключительно из шкурных соображений. Дело в том, что я разработал целый план спасения своего тела, который мог и увенчаться успехом — не со стопроцентной вероятностью, но я хотел быть уверенным, что сделал всё возможное. Составной частью этого плана было видение на могиле царицы, о котором обязательно должен узнать царь. Но если я сумею выжить, а Симеон через несколько месяцев отойдет в мир иной, моя жизнь может превратиться в постоянные шепотки за спиной — мол, царевич с чернокнижниками связался, перевел свою смерть на брата, не пожалел родную кровь. Мне это было не нужно, поэтому имя Симеона и прозвучало.

— И Симеона, — подтвердил я. — Его она позовет этим летом, меня в следующем году.

— И что, этому зову нельзя будет сопротивляться? — глухо спросил царь.

— Я не знаю, батюшка, — я скорбно склонил голову, всем своим видом выражая крайнюю печаль.

Это было нетрудно, мне и в самом деле очень хотелось жить.

— Молитвы святых отцов? — он не спрашивал, а рассуждал. — Патриарх здесь, бросим клич по городам и весям, иконы чудотворные…

Я хотел ввернуть пословицу «на Бога надейся», но не решился. Вместо этого я сослался на европейский опыт.

— У французов, государь, есть такая поговорка — aide toi et le ciel t’aidera, помогай себе, и небеса помогут тебе, — сказал я. — Молитва патриарха Иоасафа может помочь, но я не уверен, что это видение — свидетельство проклятия. Возможно, так матушка предупредила меня, а через меня — и тебя, государь. [1]

Царь задумался, даже не обратив внимания на мои лингвистические упражнения, хотя французского языка Алексей вроде бы знать был не должен. Впрочем, сейчас век Франции, так что какие-то знания царевичу его учитель мог и передать, да и французы в Москве периодически появлялись.