Золото тофаларов

Если бы хоть на мгновение я тогда мог предположить, к каким последствиям приведет эта мимолетная встреча, я бы моментально покинул этот поганый городишко! Так нет же, наоборот, заинтересовался, запомнить постарался это худое, с резкими чертами лицо.

Не успел автобус отъехать от аэропорта, как защитного цвета вертолет поднялся в воздух, сделал круг и не спеша запыхтел по направлению к Саянам, чьи острые вершины смутно виднелись в синеватой дымке на юге. Один рейс в горы сегодня все же состоялся.

Три последующих дня я шакалил по городу в поисках любой информации о Бирюсинских приисках.

Подшивки местной прессы в библиотеках, краеведческий музей, снова аэропорт, вокзал и, конечно, все имеющиеся в городе кабаки. Ничего!

В газетах никаких реляций о трудовых победах славных золотодобытчиков к всяческим праздникам и юбилеям. В музее сведения о золоте относились к временам Джучи-хана, с тех пор ничего нового. Что вы, что вы! Какие там лагеря?! Самое ценное, о чем мне поведали, кроме показа облезлого головного убора из перьев и траченного молью бубна, якобы принадлежавших шаману, это то, что тофалары разводят самых крупных в СССР оленей.

Вне себя от радости по поводу этих животноводческих успехов, я погрузился в гадюшную атмосферу кабаков. Весь цветистый пьяный треп, выслушанный мной за сорок восемь часов с редкими перерывами на тяжелый похмельный сон, сводился к следующим трем версиям. Первая. На Бирюсе сейчас никого и ничего нет. Вторая. На Бирюсе моют золото «дикие» старатели, между собой и с незнакомыми людьми они общаются с применением огнестрельного оружия.

Третья. На Бирюсе работает какая-то артель, но откуда она взялась, кто в руководстве, где находится администрация — ничего не известно. В городе их представителей нет.

Первую версию я счел правдоподобной, третью — сомнительной. Вторая представляла собой явную чушь. На лошадях они, что ли, туда добираются, эти советские Смоки Белью? Или ходатайства где-то достают? Хотел бы я взглянуть на такое прошение. Дайте, мол, господа хорошие, подателю сего заявления золотишка малость намыть на бедность…

На четвертые сутки, вечером, ввалившись в свой тараканий люкс, я замер на пороге. Так, так. Следы обыска даже не пытались скрыть. Все перевернуто. Даже «Зенит» раскрытым на кровати валяется — пленку, паразиты, вынули. Ну, там их разочарование ждет — пустая была пленка, ничего не снимал.

Понятно, городишко маленький, везде я наследить умудрился. Отпечатков пальцев разве что на бюстгальтере секретарши в исполкоме не оставил. Лучше как раз этим бы занимался. Досадно, в чью-то епархию залез, а вот в чью — так и не понял. Пора, пора уже сказать «прости» славному городу Нижнеудинску. Только, похоже, по-английски это сделать придется, незаметно для окружающих.

Не взяв в номере ничего, кроме фотоаппарата, я спустился вниз. Деньги и документы всегда с собой, оставшееся барахло — так, дешевка. Портье навстречу заспешил, улыбается сладенько:

— Завтра уезжаете?

— Да, двенадцатичасовым. Последнюю ночку у вас проведу — и в путь.

— Как город, понравился?

— Прекрасный город, жалко уезжать. Но все дела сделаны, пора, пора в дорогу.

— Прогуляться решили?

— Да, пройдусь по набережной, поснимаю на память.

— А то в ресторан загляните. Шеф сегодня на высоте! Выбор чудесный.

— Чуть позже, сначала воздухом подышу.

— Ну, на здоровье, на здоровье.

Ах ты сволочь! Я и выйти толком не успел, он уже за телефон схватился.

Худо, Серж, худо! С помощью местных органов такую тебе козью морду могут показать, мало не покажется! На вокзал нельзя. В аэропорт тоже бессмысленно. Попутку ловить? Куда? В тайгу на лесовозе? Бред! Как же из города убраться? Нужен ход неординарный, нелогичный. Пожалуй, вот так…

Недалеко от аэропорта заприметил я метеостанцию. Профессиональной терминологией этой специальности я владею. Кое-кого из преподавателей КПР [8] знаю, полярников известных, повезет, сойду за своего. Метеорологи народ, как правило, отзывчивый, упаду у них до рассвета, след слегка остынет. Ну а сейчас ходу от отеля, на окраину, ближе к аэропорту, вряд ли на этом направлении меня ждут.

8

КПР — Курсы полярных работников (учебный центр метеорологов в пос. Кучино Московской обл.).

Уже глубокой ночью, пробираясь какими-то неосвещенными, немощеными улочками, застроенными ветхими деревянными развалюхами, я вышел из города и, держась параллельно шоссе, ведущего в аэропорт, добрел до метеостанции. Дверь была не заперта.

В аппаратной, перед рацией, за столом сидел радист, полусонный мужичок лет сорока. Он без удивления взглянул на меня.

— С четыреста десятого? Утром летите?

— Точно, — наудачу включился я в разговор. — Слушай, поспать у тебя можно пару часиков?

— Валяй! — махнул он рукой в сторону потертого кожаного дивана. — Я сейчас срок отдам, чайку попьем. Да и ваших РД [9] три штуки надо передать.

Я снял кожанку, свернул потуже и, положив под голову, с наслаждением вытянулся на продавленном ложе. Радист установил связь, стал передавать метеосводку. Работал он довольно медленно, классическим старым ключом, и, несмотря на отсутствие тренировки, я хорошо разбирал содержание текста.

Сквозь волны захлестывающего сознание сна прорывался знакомый приветливый писк морзянки. После метеосводки радист сменил позывной и связался с другим адресатом. В эфир пошли две радиограммы о каких-то запчастях к бульдозерам и топливе. Я совсем уже было заснул, как вдруг третий текст напрочь прогнал дремоту.

9

РД — радиограмма (сленг радистов).

«…со стороны указанного лица отмечены настойчивые попытки сбора специальной информации тчк принадлежность известной службе установить не удалось тчк предпринятыми мерами передвижение блокировано тчк решение о ликвидации подтверждено старым…»

Вот это да! «Указанное лицо» — это, вполне возможно, я и есть. Интересно, что понимается под «решением о ликвидации»? Неужели буквально? Спросить разве у радиста? Как же такая радиограмма открытым текстом идет? Почему с метеостанции? Что это за канал у них, кто адресат? Рация обычная, старая армейская Р-104, хотя, черт его знает, может, только корпус старый. Вон ящиков каких-то полно, шифраторы-дешифраторы… А что, если еще кто-нибудь с этого «четыреста десятого» на чаек заглянет? Деваться, однако, мне некуда, придется выдержку проявлять.

Прошло не меньше трех часов, прежде чем радист задремал, склонившись на стол рядом с недопитым стаканом почти черного крепчайшего чая. Все это время я лежал как на иголках. Как только стало ясно, что сон овладел им всерьез, я тихонько встал, хлебнул для бодрости остывшего горького чифиря и на цыпочках вышел наружу. Слава Богу, никого.

Рассветом еще и не пахло, когда я почти бегом маршировал в сторону вокзала. Никаких соображений толковых в голову не приходило, я полностью полагался на удачу. Вот и мост через Уду деревянный, старинной постройки. Я почти до середины успел дойти, когда сзади слегка задыхающийся, хриплый голос произнес: