Золото. Назад в СССР 1

Последний километр, который нужно? было преодолеть с грузом, не был еще пройден, а уж моя дикая злость сменилась слезами. Это были слезы бессилия? и отвращения к самому себе.

Мне казалось, что никогда еще ни один человек не чувствовал себя до такой степени побежденным.

Когда последний километр был уже на исходе, я, собрав? остаток сил, кое-как дотащился до места стоянки и упал? вперед ничком с рюкзаком на спине.

Это не убило меня, но я очень долго не мог встать, при том, что я примерно полчаса пролежал неподвижно, не в силах пошевелиться, не в силах расстегнуть ремни и снять с себя тяжелый рюкзак.

А такие случаи не часто, но бывали. Старожилы рассказывали, что некоторые гибли от крайнего истощения прямо в экспедициях

Старатели в это время ушли на реку и в лагере никого не было.

Единственное, что заставило меня вылезти из под рюкзака это мысль о том, что если другие могут выживать в этих местах, работать и приносить пользу стране и другим людям значит и я могу.

Я подбадривал себя мыслью о том, что у меня не все так плохо, в войну у людей было хуже. И это реально помогало.

Именно эта мысль не дала мне все бросить и уехать.

А хуже всего было то, что я отправился в поход в новых неразношенных сапогах.

Пятки и пальцы были покрылись мозолями. После этой экспедиции я больше никогда не совершал эту ошибку.

В дальнейшем я тщательно следил а тем, чтобы ноги и все тело у меня всегда были в порядке.

Привык я и к ссадинам на плечах? и на груди, которые натирались ремнями рюкзака.

Сразу после этого тяжелого дня у меня наступили и радостные времена.

На следующее утро я нашел свой первый в своей жизни золотой самородок. Он был небольшой, но я ему радовался как ребенок, всю мою боль сняло, как рукой.

С него началась моя карьера геолога-«любимчика». Я уже говорил, что по местному преданию золото любит «своих».

Но никто не может сказать, как долго продлиться эта «любовь».

Старатели подшучивали надо мной и предлагали прикладывать найденный самородок к больным местам: ногам, натертым плечам.

Я не очень-то верил во всю эту ерунду, но их приводило в неописуемый восторг то, что я шел у них на поводу, и все же пару раз приложил к мозолям самородок плоской стороной.

Они убеждали в том, что заживление так пройдет быстрее, а я делал вид что верю. Хотя, может это правда, потому что через пару дней я был уже в полном порядке.

Я вернулся из воспоминаний в реальность, подумав о том, что эти воспоминания и вообще события сегодняшнего дня надо обязательно записать.

Муса и Султыг Ямазовы шли впереди. Самых медленных всегда нужно ставить вперед. Тогда группа не растягивается, ведь слабый последний может сильно отстать от первого.

К тому же, те кто идет медленно в самом начале группы стараются, понимая, что идущие сзади напирают.

— Сейчас обойдем склон Аргаста, — впереди виднелась низкая конусообразная как вьетнамская шапка гора, — и сделаем привал.

Сам Аргаст, напоминал больше холм чем гору и считался у местных священным.

Выглядел он примерно так же, как я себе представлял по рассказам.

Говорили, что в тридцатые годы, сюда приходили геологи и нашли на склонах реку с богатыми золотоносными берегами, но потом бесследно исчезли.

Местные старейшины неоднократно просили не вести на горе поиски золота, и в конце концов ее внесли в карты, как местность бедную полезными ископаемыми.

Через два часа мы продвинулись километра на три. Гунько остановил группу и осмотрелся. Было решено сделать привал и обедом.

Все проголодались, так как только завтракали с утра.

Выбрав подходящее место для стоянки я со спасателями занялся поиском топлива.

Гунько просто присел отдохнуть. Ямазовы же шокировали других участников группы.

Они достали из рюкзаков небольшие коврики. Султыг достал компас, определил Восток. Сделал непонятный жест рукой, после чего Муса разложил коврики на землею. Оба, запахнув куртки, стали на них коленями.

Старший сел справа от племянника и, закрыв глаза, поднял руки ладонями кверху. Муса сделал то же.

Потом они оба поклонились коснувшись лбами земли, затем прочтя молитву, погладили себе руками лица, будто умывались. Закончили ритуал, соединив их в конце подбородка.

— Это че? — тихо спросил меня Андрей, один из спасателей, подтолкнув легонько плечом. Мы с ним собирали сухие ветки чуть поодаль.

— Молитву читают, — так же тихо ответил я.

— А ведь Бога нет, они разве не знают?

— Тебе жалко, что ли? Каждый волен оставаться в плену своих предрассудков. Пусть.

— Я бабке своей, пока она была жива, тоже лекции про атеизм читал, когда пионером был. А она знаешь, как на меня смотрела?

— Нет, как?

— Качала головой мол, слушает и соглашается, а сама смотрит таким жалостливым взглядом таким, будто я больной какой-то, при смерти. До сих пор забыть не могу. Умерла с улыбкой на лице.

— Это ты к чему рассказываешь Андрюх, ты же в комсомоле был? Партийный?

— В комсомоле был, но я принципиально беспартийный — взносы платить неохота. А рассказываю, потому что бабка умерла с улыбкой, будто было ей куда в лучшее место переезжать. А вот всех жмуров, которых видел и которые были атеистами у всех рожи после пьянки перекошенные какие-то. Не замечал?

— Я не вглядывался особо. Не думал об этом.

— А вот думаю, может они знают чего-то такого чего мы не знаем? Как моя бабка?

Он посмотрел на небо, будто надеялся там увидеть ответы на интересующие его вопросы.

— Андрюх, ты только при Гунько такие разговоры не заводи, еще не хватало, чтобы он на тебя кляузу за пропаганду религии на работу накатал. Он может.

— О чем это вы тут шушукаетесь, — услышал я громкий голос руководителя отряда, — Бурцев ты ничего про месторождения не вспомнил? Ничего тебе здесь не напоминает?

Он стоял за спиной и пытался подслушать наш разговор.

— Нет Николай Прокофьевич, не напоминает.

— А про Гибаряна, не вспомнил ничего?

— А про Гибаряна, я вам сказал, что мы к притоку Такин-Жам с другой стороны двигались. С противоположной. Мы на этом маршруте минимум трое суток потеряем. Нерационально ресурсы расходуем