Золото. Назад в СССР 1

Третий этаж. До фойе на первом осталось немного.

Поглощаю пролеты гигантскими прыжками.

Не свернуть бы шею на белых каменных ступенях.

Меня качает от этой мысли. Нельзя позволять думать о падении. Сосредоточился! Командую себе.

Почти выбил дверь от себя руками и выскочил на первый этаж в большой холл.

Куравлев с рацией в руках обернулся. Один из охранников двинулся ко мне. С разгона, прямой в челюсть. Мой удар опрокидывает его на пол.

Второй рванул наперерез.

Чувствую себя игроком в регби. Бегу изо всех сил. Придется прыгать через турникет.

Как бы не запутаться ногами и не разбить себе голову об окрашенный в серый металлический корпус неработающего металлоискателя.

Охранник в белой рубашке с коротким рукавом и черных штанах очень резвый. Молодой.

С виду не скажешь, что может бегать, как лось.

Мозг просчитывает, что он быстрее доберется до выхода. Не сдаюсь.

Почему-то думаю о канадских хоккеистах, которые играют до конца. До самой последней секунды.

Выкинул вперед две ладони. Гулкий звук удара о металл. Мгновенно оперся о турникеты, сразу в прыжке подтянул ноги. Перелетаю. Удачно.

Все решают секунды. Но охранник тоже не собирается сдаваться.

Я почти у двери. Он прыгает и в полете хватает меня за плечи. Валимся, сцепившись на пол.

Вот он выход! Сжимаю зубы и пробую ползти на животе. Охранник тяжелый, словно каменная многотонная глыба. Вообще-то, я худой. Ни разу не Шварценеггер.

Почти не продвигаюсь вперед.

Слышу крики.

Куравлев не кричит, а прямо визжит, как баба.

Пытаюсь с разворота засадить охраннику локтем назад в рожу.

И тут слышу, как знакомый женский голос надрывно кричит:

— Отпустил его! Я сказала, отпустил!

Катюха стоит напротив и орет, махая травматом, направленным в потолок.

Бум!Бум!

Это выстрелы? Она с ума сошла?

— Пристрелю сука! Я сказала, отпустил его!

Хват охранника ослабевает. Он зассал. Больно пихаю ублюдка ногой, попадаю с таким остервенением, что он застонал.

— Отвали! — она тычет стволом ему прямо в лицо и помогает мне встать.

Спотыкаясь и матерясь, я вскакиваю на ноги, пропускаю ее вперед в просторную входную «вертушку». Она медленно вращается. Но нас больше никто не преследует.

Своя шкурка-то дороже! Господин Куравлев, гавно ты, а не начальник безопасности.

Охреневающие сотрудники наблюдают за всей картиной с широко раскрытыми от ужаса глазами.

Вот он выход из «вертушки».

Встречаюсь глазами с Куравлевым. На его лице нескрываемый траур про профуканным деньгам. Добавляю ему печали.

Улыбаюсь на мгновение во весь рот, а потом выбрасываю ему напоследок средний палец.

Бежим к машине. Заскакиваем в салон одновременно. Она на водительское, я на пассажирское.

Машина не заглушена. Умничка!

Катюха бьет по газам. «Инфинити» с проворотами и жутким скрежетом дымящейся резины срывается с места.

Меня вдавливает в кожаное сиденье. Фух! Получилось!

Смотрю на Катюху и улыбаюсь. Она красива и сосредоточена. Огонь, а не девка!

Мы выскочили. Перекресток. Нам горит зеленый. Она поворачивается ко мне лицом и…

… Ее глаза наполнились ужасом. В отражении смешались разочарование, страх, нежность ко мне. Я повернулся вправо и уставился в окно.

Последнее, что я увидел — это мерсовский значок Гелентвагена, врезающегося на огромной скорости в мою дверь.

А дальше свет погас.

Глава 2

Слово «золото» восходит к праславянскому *zolto; родственны ему лит. geltonas «жёлтый», латыш. zeltais «золотой»,происходящих от праиндоевропейского корня *g?el- «жёлтый, зелёный, яркий»

О самой аварии я могу сказать очень немного. Почти ничего. По ходу, сначала я стукнулся головой о стекло двери, разлетающееся на фрагменты.

Боковая подушка безопасности сработала позже. Она отбросила голову в противоположную сторону. К Катюхе.

Всё это я видел как бы сверху, словно в замедленном кино.

Осколки стекла, предметы в салоне, летели во все стороны, машина многократно кувыркалась через крышу, пока со всего маха не впечаталась в другие авто, припаркованные на противоположной стороне проезжей части.

Вот, на самом деле, и все.

Больше из прошлого ничего не помню, ни кто я, ни где я. Ни как сюда попал.

Память воспроизводит только то, что я увидел после того, как очнулся на оленьих шкурах в яранге.

Не смотря на то, что я осознавал, что очнулся голова все равно была ватная, как в тумане

Я четко помнил, как в отблесках огня заулыбался старик, когда он повернулся ко мне и увидел, что я пришел в себя и открыл глаза.

Я помнил, что его зовут Выкван. Его морщинистое лицо выдавало, вереницу прожитых лет в Зоне в суровых условиях, которые впрочем, представители его племени, никогда не считали суровыми.

Они в них жили с детства и для них они были естественными. Земля, где родился и состарился Выкван, которую мы называли Северо-Восточной зоной верхнего течения реки Мар и левых притоков реки Такин-жам, которую геологи просто называли Зоной.

Зона всегда лежала на самом краю географии. Время и изучаемая в школе история, здесь словно отсутствовали. Или застыли. Сюда не дошло влияние древних ни культур Востока, ни культуры молодой Европы.

Захватившие в свое время Восток буддийские и мусульманские верования обошли Зону стороной. Сюда также никогда не добирались миссионеры.

Когда сюда добралась цивилизация, то из-за холода и дикой скудной природы она стала считаться нищей и непригодной для жизни. Но несмотря на все это предки Выквана жили тут тысячелетиями.

Я вспомнил, как старик обращаясь ко мне, немного коверкая слова, с местным акцентом, пытался выспрашивать какие лекарства мне нужны.

Старик совал мне при этом таблетки и что-то говорил про фельдшера.

Я понял, что лекарств очень много, но Выкван не знал, какие мне подойдут, а какие нет.