Золото

Проветрится, пройтись до Олиного дома и может быть поговорить.

— Хорошо, что сейчас не лето. — Понимаю я, уже идя по улице между типовых пятиэтажек. — Прохлада хоть немного освежила мозги и я начинаю, что-то понимать. Я кажется обмолвился при ней о своих планах после Чемпионата Европы и она видно подумала, что ей в них нет места. Она не поняла, что это планов нет, без любой из них. Я пока не совсем понимаю, как их оставить рядом с собой? Но я не готов к расставанию, я вообще против него.—

Дошел, вот и знакомый дом, знакомая скамейка и знакомая фигурка на ней.

— Олька, тоже не пошла домой, тоже думает. — Вижу я и подхожу к ней

С каждым шагом, я все явственнее понимаю, как она мне дорога. Невозможно, нереально дорога.

А она сидит какая-то потерянная и тихо плачет, из-за меня, плачет.

В этих дорогих глазах, сейчас слезы, эти сладкие губы сейчас кривятся в тщетной попытке сдержать рыдания. Это милая грудь содрогается от еле сдерживаемых всхлипов.

И мысль, совершенно неуместная сейчас:

* * *

Может и тогда так было? Я просто не видел. Олька-то, тоже при мне держалась, а сейчас вот нет, совсем не держится.

Может и тогда?

И получается, просто я не дотянул?

Не знаю. Но сейчас это уже не важно.

Сейчас важна она и мы. Надо решать здесь и сейчас.

* * *

И я подхожу и просто обнимаю ее.

И мысли:

* * *

Это ведь так просто?

Просто обнять, просто прижать, просто выслушать и если надо постараться заставить сказать, озвучить причину.

Ведь если не понимаешь за что, то как с этим бороться?

* * *

А она не выдерживает, приживается ко мне и горько плачет, раня мне душу.

— Ты что милая? Что случилось? — Спрашиваю я и обнимаю свою милую Олю, у которой уже знаю, каждую черточку, тела и характера, и получается, что ничего не знаю

Она поднимает на меня глаза, а в них слезы, пытается что-то сказать, но не может, рыдания душат.

— Подожди милая, любимая. Подожди. Просто посидим, помолчим. — Прошу я ее и она слушается.

Я сажусь на скамейку, она перебирается ко мне на колени и мы затихаем в этом странном состоянии обмена теплом, и жизнью.

Мгновение, длиною в несколько минут. Она молчит, но и рыдания постепенно затихают, ворочается, устраивается поудобнее.

— Значит успокаивается, раз задумалась о комфорте. — Понимаю я и еще крепче прижимаю ее к себе.

А она снова поднимает на меня глаза, свои изумительные синие глаза. Я просто купаюсь в ее взгляде, в искрящейся нежности. Она уже не плачет, хотя глаза по прежнему мокрые.

— Но это легко поправить. — Думаю я и целую ее невозможно, просто не реально красивые глаза.

Потом улыбаюсь и говорю:

— Соленые.—

Она не понимает и переспрашивает:

— Что соленые?—

— Слезы твои соленые, а любовь горячая. Не буду говорить о том, какой вкус еще у многого интересного? А то может подзабыл немного, надо повторить и вспомнить.—

Она наконец смеется мне в ответ и я облегченно вздыхаю, произнося все с той же улыбкой:

— Ну вот и хорошо, злостная захватчица изгнана, и вернулась моя любимая Оленька. —

Она снова смеется и подставляет губы под поцелуй, потом переспрашивает:

— Я правда любимая?—

— Да, милая и я твердо настроен доказать это тебе сегодня и не один раз — Отвечаю я не совсем прилично, но зато весело и честно, а это часто куда более важно.

Она снова улыбается. Потом убирает улыбку и спрашивает уже серьезно:

— И ты не хочешь спросить, почему? Из-за чего все?—

— Хочу милая, очень хочу. Но тут такое дело. Если мы остаемся вместе, а я хочу, что так и было, то это уже не сильно важно. Когда захочешь, тогда и расскажешь. А вот если расстаемся, чего я совсем не хочу, но насильно держать тоже не могу, то вот тогда надо сказать из-за чего. Сказать здесь и сейчас. Выбирай — Отвечаю я и настороженно жду ее реакцию.

А она улыбается и говорит:

— Все-таки ты невозможный, все и всегда переворачиваешь. Пойдем к тебе, там я все объясню. —

Я еще крепче обнимаю ее, как будто опасаясь, что ее у меня сейчас украдут, подхватываю под прелестную попку и поднимаюсь вместе с ней, она пищит, разом оказавшись на непривычной высоте, хотя и во вполне привычной позе. Ну да, понятно, она инстинктивно развернулась и оплела меня подобно прелестному осьминогу, намертво приклеившись ко мне.

— А мне нравится. — Думаю я, ощущая разом всю прелесть и все прелести моей блондинки.

Но волшебство момента мигом разрушает глас сверху, нет не божий, вполне себе соседский.

Какая-то вечно не спящая бабушка, высовывается в окно и заявляет:

— Задолбали вы уже. Забирай свою кралю и шагай отсюда, пока я милицию не вызвала. И в****** ее там хорошенько, чтобы она больше дуростью не маялась. — Говорит эта почтенная женщина, с явно богатым жизненным опытом.

И мы следуем советам этой умудренной женщины, со смехом расплетаясь и комментируя процесс специально для нее:

— Бабушка, мы сейчас, только расцепимся. —

— Вы же видите, нас заклинило. А так я ее не донесу. Кончусь раньше и как же тогда…?—

— Ну все, все, мы уже пошли.—

— Да, да, конечно, все исполним, в соответствии с Вашими пожеланиями.—

И наконец мы убегаем, обнявшись и целуясь на каждом шагу.

По пути, в промежутке между очередными поцелуями, я говорю:

— Я надеюсь, твои родители не узнают об этом концерте по заявкам? А то тебе попадет. —

Она смеется, останавливается, целует меня и отвечает, показывая на следующий дом:

— Мой дом вон, а это соседний. Я специально присела поплакать не у своего подъезда, чтобы лишних разговоров не было. А ты просто не дошел до моего подъезда. —