Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл

–  Вот чудной! На краю гибели ходил - узнанный да схваченный. Ярослав не желает ссориться с Изяславом, вот я проявил милосердие. А ведь право имел убить - отомстить за батюшку. Радуйся тому, что имеешь!

Но Берладник всё не мог успокоиться. Скрежетал зубами, плевался. Заверял, что ещё вернётся, и тогда Ярославу несдобровать…

Резво бежали кони, чуть поскрипывали полозья саней. Колкая позёмка мела в лицо. Киевские гости уезжали домой, посадив на княжение юного Осмомысла. Кончилась эпоха Владимирки, начиналась новая - тоже полная потрясений, блеска, величия, но и крови, крови…

Глава пятая

1

Первое серьёзное испытание выпало на долю молодого галицкого правителя год спустя.

Этот год миновал относительно спокойно: после смерти отца сын довольно долго вживался в новый образ, много времени проводил в церкви, в разговорах с монахами. Он оценивал обстановку в своём княжестве и в других, дальних и соседних, в сопредельных странах. Взвешивал, прикидывал. Вспоминал родителя. Понимал: чтобы укрепить свою власть, надо подружиться (лучше - породниться) с Венгрией и Польшей, не терять связей с Византией; взять назад перемышльские земли, захватить Волынь… На востоке поддерживать союз с Долгоруким и двумя Святославами - Всеволодовичем и Ольговичем… И тогда ни один Изяслав против них не пикнет.

Осмомысл расставил на главные посты преданных людей. Тысяцким сделался Избыгнев Ивачич, первым телохранителем - Гаврилко Василич, а печатником - Кснятин Серославич. Этой тройке мог всецело довериться. А они держали в повиновении прочих бояр - дворского, стольника, седельничего и других воевод.

Новым духовником князя согласился стать игумен монастыря при церкви Святого Иоанна - архимандрит Александр. Был он человек аскетичный, жёсткий и сурово осуждал вольнодумства; вместе с тем ценил остроумие и считал, что весёлый нрав не противоречит церковным догмам. Архипастырь Владимирку не любил, а епископа Кузьму презирал за пристрастие к неумеренным возлияниям; с молодым же владыкой Галича спорил с удовольствием и надеялся превратить его в некий идеал самодержца - мудрого и не кровожадного, образованного и по-настоящему верующего. А владыка Галича восхищался чистотой помыслов отца Александра и умением доказательно говорить.

Как-то Ярослав заявился со своим давнишним вопросом:

–  Если Бог есть любовь, отчего Он не разрешал Еве и Адаму познавать друг друга в Эдеме?

Настоятель взглянул на него из-под пышных седых бровей и ответил:

–  Ибо плотская и духовная любовь не одно и то же, сын мой. Дух бессмертен, а плоть конечна. Дух возвышен, а плоть низка. Дух божествен, а плоть греховна.

–  Плоть греховна?
– чуть ли не вскричал Осмомысл.
– Как же так, я не понимаю! Ведь она тоже сотворена Вседержителем, по Его образу и подобию! Для чего было разделять людей на мужчин и женщин, а затем осуждать их за взаимное плотское влечение?

Богослов улыбнулся:

–  Осуждается не любое плотское влечение, а не освящённое браком.

–  Но Адам и Ева жили без церковного брака.

–  Потому и грех назван первородным.

–  Но без брака - в нашем понимании - жили все пророки Ветхого Завета! Тем не менее Бог им подарил Пятикнижие, Десять Заповедей и спасал от разных напастей.

–  Тем не менее иудеи не уверовали в Мессию и за то получили наказание, утеряли палестинские земли и рассеялись по всему свету.

–  Хорошо, допустим. Но вернёмся к браку. Если брак, освящённый церковью, священен, отчего монахам жениться запрещено?

–  Дабы жили не плотью, но духом.

–  Значит, брак не духовен? Отчего аскеза духовнее? Умерщвляя плоть, не наносят ли аскеты вред Его Образу?

Александр отрицательно помотал головой:

–  От рождения плоть чиста, но затем лукавый начинает вводить людей в искушения, и отсюда возникают грехи.

–  Как не впасть в искушение, если ты мужчина, а кругом столько привлекательных женщин?

Рассмеявшись, игумен проговорил:

–  Жить с одной женой и молиться.

– Помолчав, спросил: - Или ты присох к кому-то на стороне?

–  Нет, спаси Боже!
– осенил себя крестом Осмомысл.
– Я люблю Ольгу Юрьевну. И она ожидает от меня второго ребёнка. Но порой как увижу красивую болярышню, сердце защемит: почему не моя? Ажио стыдно.

–  Хорошо, что стыдно. Ибо это не любовь, но похоть. Похоть от нечистого. А любовь от Бога.

–  Но без похоти не рождались бы дети. Похоть без любви нечиста, но любовь без похоти тоже бесплодна! Вот что часто мучит меня, не даёт покоя.

–  Надобно молиться прилежнее, и тогда благодать снизойдёт на твою мятежную душу…

Их беседы доставляли обоим немалое удовольствие, помогая анализировать жизнь и Святое Писание, продвигаться к истине.

И семейный быт умиротворял князя. Сын почти не болел, рос весёленьким и здоровеньким, в год уже пошёл, Удивляя мамок и нянек исключительным аппетитом. Ольга носила новое дитя, и беременность красила её, делая сговорчивее и мягче. Говорила мужу: «Спорим, будет девочка? Чую по толчкам: Яшенька брыкался, проявлял нетерпение, а она так ласково - тук-тук, тук-тук, вроде извиняется. Уверяю: девочка!» Осмомысл отвечал: «Я желал бы сего. Обвенчали бы ея с княжичем Игорем Святославичем Новгород-Северским, как и было сговорено».
– «Лучше бы с каким-нибудь прынцем - ляхским или унгорским. Может - из Царя-града!» - «Может быть, и так…» - соглашался князь.

Роды начались сразу на праздник Воздвижения Креста Господня, длились вечер, ночь и утро, измотали всех - Ольгу, повитух и переживавшего за стеной Ярослава - и благополучно закончились в полдень 14 сентября. Появившаяся на свет девочка выглядела маленькой, беззащитной, хрупкой, но при этом плакала так громко, что звенели стекла в окнах. И за это получила русское имя Доброгнева, а по святцам, после крещения, стала Евфросиньей. Впрочем, в обиходе, мамки и няньки говорили, улыбаясь, просто: Ярославна.

Тем и кончился этот год. А в начале следующего, 1153-го, прискакали посланцы от Юрия Долгорукого. Суздальский владыка, несмотря на шестьдесят своих лет и немалую тучность тела, был ещё хоть куда: продолжал беспрерывно плодить детей и гулял на пирах, как в юности; но уже понимал, что здоровье может вскоре кончиться и на Киев не хватит сил; потому и продолжил подготовку к новому походу, собирал союзников. Получалось так (и об этом нарочные из Суздаля рассказали в Галиче): венгры заняты войной с Византией, им не до Руси; у поляков тоже на западе неприятности - немцы зарятся на их земли, и германский король Фридрих Барбаросса вскоре может начать боевые действия; словом, Изяславу нечего ждать помощи ни от тех, ни от тех, за него одни «чёрные клобуки» во главе с Кондувеем. А зато с Долгоруким - Новгород-Северский князь Святослав Ольгович и степные половцы. Если бы Осмомысл начал первым - выгнал бы Берладника с Перемышльской земли и отвлёк бы на себя силы киевлян, Юрий бы легко занял их столицу и ударил бы с тыла. И тогда останется один оплот неприятеля - собственно Волынь. Одолеть сына Изяслава не составит труда. Русь падёт к ногам зятя с тестем.

Ярослав взволновался от этих слов, стал держать совет со своими боярами. Те склонялись к войне, видя собственные выгоды в случае победы. «Да какой из меня полководец, вы же знаете, - сокрушённо говорил князь, - зрение прескверное; даже привезённый из Царя-града отшлифованный изумруд мало помогает - вижу чётко лишь на расстоянии вытянутой руки». Но Избыгнев Ивачич рвался взять руководство войсками на себя: «Я командовать стану, поведу вперёд ополчение и конницу. А тебе останется токмо ожидать в походном шатре, освящая своим присутствием наше дело».
– «И за Галич беспокоиться нечего, - вторил Кенятин Серославич, - я его держу в руках крепко, за твоё отсутствие никаких беспорядков да измен приключиться не может, голову даю». А последний камушек на чашу весов положил Олекса Прокудьич. Он сказал: