Золотое руно (сборник)

– А как насчёт одиноких отцов? И одиноких отцов-геев?

– Ну, да, это тоже нормально.

Я облегчённо кивнул; старые люди бывают такими консервативными.

– Так что же тогда не так с множественными браками?

– Я так думаю, что в реальности выполним лишь тот уровень обязательств, какой существует в парном браке. Более широкая структура их размывает.

– Ну, я не знаю. Многие люди имеют неограниченный запас любви; спросите любого выходца из большой семьи.

– Возможно, – сказала она. – Я так понимаю, что вы поддерживаете множественные браки?

– Конечно. То есть, сам я вступать в такой не собираюсь, но не в этом же дело. В разное время я был знаком с несколькими триадами и двумя квартетами. Все они были искренне влюблены; они сформировали стабильные, долговременные отношения. К чему запрещать им называть эти отношения браком?

– Потому что это не брак. Это другое.

Я определённо не хотел затевать дискуссию, так что просто промолчал. Снова бросив взгляд на телевизор, я обнаружил, что ведущий рассказывает о смерти бывшего президента США Пэта Бьюкенена, скончавшегося вчера в возрасте ста шести лет.

– Скатертью дорога, – сказала Карен, глядя на экран.

– Рады, что он умер?

– А вы нет?

– О, я не знаю. Он явно не был другом Канады, но знаете, кличка «Советский Канакистан» [74] , которой он её обзывал, стала лозунгом, сплотившим всё моё поколение. «Оправдаем и воплотим» и всё такое. Я думаю, Канада полевела ещё больше исключительно ему назло.

– Тогда, может быть, вы поддерживаете множественные браки просто потому, что это ещё одно отличие между нашими странами? – спросила Карен.

74

Канак – прозвище канадцев, часто презрительное.

– Вовсе нет, – ответил я. – Я вам сказал, почему я их поддерживаю.

– Простите. – Она взглянула на экран. Сюжет о смерти Бьюкенена закончился, но она, похоже, продолжала о нём думать. – Я радуюсь его смерти, потому что это может стать концом эпохи. В конце концов, это судьи, которых он посадил в Верховный Суд, отменили решение по «Роу против Уэйда», и я не могу ему этого простить. Но он был на двадцать лет старше меня – его ценности были сформированы предыдущим поколением. А теперь его нет, и я думаю, что, возможно, появилась надежда на перемены. Но…

– Да?

– Но я теперь не уйду, верно? Вашим друзьям, которые хотят, чтобы их отношения признали групповым браком, придётся мириться с людьми вроде меня, закоснелыми, всюду сующими свой нос и стоящими на пути прогресса. – Она посмотрела на меня. – А это ведь правда прогресс, не так ли? Мои родители так и не приняли однополых браков. Их родители не понимали необходимости десегрегации.

Я посмотрел на неё новыми глазами – и в переносном, и, конечно же, в прямом смысле слова.

– В душе вы философ, – сказал я.

– Может быть. Полагаю, все хорошие писатели – философы.

– Но я думаю, что вы правы – по крайней мере, до какой-то степени. В академической среде это называют «фактором вымирания»…

– Вымирания? – повторила Карен. – О, это мне нравится! И я определённо наблюдала что-то подобное ребёнком в Джорджии в приложении к вопросу о гражданских правах: радикальные изменения в этой сфере происходили не из-за того, что люди меняли своё мнение – никто не хлопал себя по лбу и не восклицал «Ну и дурень же я был все эти годы!» Скорее, ситуация менялась за счёт того, что худшие расисты – те, кто помнил золотые деньки сегрегации или даже рабовладения – попросту умирали от старости.

– Именно так, – согласился я.

– Но, знаете, убеждения людей всё-таки могут меняться со временем. Давно доказано, что люди с возрастом становятся более политически консервативными – со мной, правда, этого не произошло, слава тебе, Господи. Когда я узнала, каких политических взглядов придерживается Том Селлек, я пришла в ужас.

– Кто такой Том Селлек?

– Вздох, – сказала Карен. По-видимому, она ещё не научилась производить этот звук. – Это один потрясающе красивый актёр; играл в «Частном детективе Магнуме». Когда я была подростком, постер с ним висел у меня над кроватью.

– Я думал, у вас был постер с этим… как его? Который Супермен.

Карен ухмыльнулась.

– И с ним тоже.

Мы не обращали внимания на телевизор, но сейчас там как раз начались спортивные новости.

– О-о-о-о! – сказала Карен. – «Янки» выиграли. Великолепно!

– Любите бейсбол? – сказал я, чувствуя, что в этот раз мои брови приподнялись – при этом я ясно ощутил какой-то рывок. Надо будет сказать Портеру, чтобы он сточил выступ, за который они там зацепляются.

– Ещё как!

– Я тоже. Когда был маленький, хотел быть питчером. С этим не срослось, но…

– Вы, наверное, болеете за «Блю Джейз»?

Я улыбнулся.

– За кого же ещё?

– Я помню, как они выиграли две Мировые серии подряд.

– Правда?

– Ага. Мы с Дароном тогда только поженились. Мы с ним каждый год смотрели Мировую серию. Тазики попкорна, вёдра газировки, все дела.

– И как это было в те два раза, когда побеждал Торонто? Как люди реагировали?

Вставало солнце; его свет начал проникать в окна.

Карен усмехнулась.

– А я вам сейчас расскажу…

11

Мы пересели с космоплана на лунный корабль – металлического арахнида, предназначенного исключительно для полётов в вакууме. У меня был отдельный спальный отсек, наподобие тех отелей-гробов в Токио. Когда я выбирался из него, то наслаждался невесомостью, хотя Квентин продолжал донимать меня рассказами о лунобусах и других интересных только ему вещах. Если бы он хотя бы бейсболом увлекался…

– Итак, запомните, – объявил нам один из сотрудников «Иммортекс» на третье утро нашего путешествия, – лунная база, где мы собираемся совершить посадку – это не Верхний Эдем. Это частная международная научно-исследовательская и конструкторская лаборатория. Она построена не для туристов, и на ней нет никаких особых удобств – так что не расстраивайтесь раньше времени. Обещаю, что Верхний Эдем понравится вам несравнимо больше.

Я слушал и думал о том, что Верхнему Эдему и правда лучше бы оказаться получше. Конечно, я поучаствовал в виртуальном туре и прочёл все материалы. Но я буду скучать… – чёрт, да я уже скучаю – по Ракушке, по Ребекке, по маме, по…