Золотой характер

Но вот лес кончился, опять зазмеилась пыльная светлая дорога. Жуков вышел на нее и, повизгивая от страха, не оглядываясь, побежал крупной рысью, прижимая локти к бокам, как бегун. Он бежал, воздух погукивал у него в ушах, лес отходил все дальше, пока не стал едва заметной темной полосой. Жуков уже решил ни на что не смотреть и начал уже радоваться, начал, подлаживаясь под бег, напевать про себя что-то однозвучное и неестественно веселое «Ти-та-та! Ти-та-та!» — как вдруг снова резко осадил и вытаращился.

То, что он увидел, не было на этот раз ни деревом, ни птицей, как он уже привык, а было что-то живое, что подвигалось ему наперерез по меже. Не было оно похоже ни на человека, ни на корову, ни на лошадь, а имело вид неопределенный. Жуков слышал уже ясно похрустывание бурьяна на меже, мягкое попрыгиванье, слабое постукиванье…

— Кто это? — раздался звучный голос.

Жуков молчал.

— Знакомый, нет? — обеспокоенно спросил голос уже с дороги. Жуков теперь понял, что его окликают, что к нему подходит человек и ведет велосипед, но ответить не мог по-прежнему, только дышал.

— Жуков? — неуверенно догадался человек, подойдя вплотную и приглядевшись. — Здорово! Чего ж молчишь-то? А я думаю, кто бы это? Спички есть? Дай-ка прикурить…

Теперь и Жуков узнал Попова из райкома комсомола. Руки у Жукова так дрожали, что спички в коробке гремели, когда он давал их Попову.

— Откуда? — прикурив, спросил Попов. — А я, понимаешь, сбился. Еду к вам, да поворот прозевал, задумался… Вымахал уж к Горкам, да с той дороги сюда — по меже… Да ты что!

— Погоди… — сипло сказал Жуков, чувствуя слабость и головокружение. — Погоди…

Он стоял, виновато усмехаясь, не мог никак справиться со слабостью, окатывался потом и коротко дышал. Пахло пыльным твердым подорожником.

— Заболел, что ли? — испуганно спросил Попов.

Жуков молча кивнул.

— А ну, садись! — решительно сказал Попов и развернул велосипед. — Держись за руль. Ну!

Попов разогнал неровными толчками велосипед, вскочил на седло, сильно вильнув при этом, сдунул упавшие на лоб волосы и покатил в Дубки.

Жуков сидел на раме, ему было неудобно и стыдно. Он чувствовал, как тяжело идет велосипед по пыли. Попов горячо дышал ему в спину, поталкивал коленками.

Почти всю дорогу оба молчали. Наконец показались огни колхоза, и Жуков шевельнулся.

— Постой-ка… — сказал он.

— Сиди, сиди! — задыхаясь, ответил Попов. — Тут немного, вот до медпункта доедем…

— Да нет, тормозни… — морщась, сказал Жуков и вытянул ногу, цепляясь за землю.

Попов с облегчением затормозил. Они соскочили с велосипеда и некоторое время стояли молча, не зная, о чем говорить. Рядом была конюшня, лошади услыхали голоса, забеспокоились, переступая подковами по настилу. От конюшни сильно и приятно пахло навозом и дегтем:

— Дай-ка спичек, — попросил опять Попов.

Он закурил и долго с удовольствием вытирал пот с лица и шеи. Потом совсем расстегнул ворот рубахи.

— Ну как? Полегчало? — с надеждой спросил он.

— Теперь ничего, — торопливо сказал Жуков. — Квасу я выпил. Наверно, от него…

Они медленно пошли по улице, слушая затихающие звуки большого жилья.

— Как в клубе дела? — спросил Попов.

— Так себе… Сам знаешь, уборка, народ занят, — рассеянно ответил Жуков и вдруг как бы вспомнил:

— Да, не знаешь слова такого: кабиасы?

— Как, как? Кабиасы? — Попов подумал. — Нет, не попадалось. А тебе зачем, для пьесы, что ли?

— Так, чего-то на ум пришло, — сказал Жуков.

Они подошли к клубу и подали друг другу руки.

— Спички-то возьми, — сказал Жуков. — У меня дома есть.

— Ладно, — Попов взял спички. — А ты молока попей, помогает от живота…

Он сел и поехал к дому председателя, а Жуков прошел темными сенями и отомкнул свою комнату. Попив холодного чаю, он покурил, послушал в темноте радио, открыл окно и лег.

Он засыпал почти, когда все в нем вдруг повернулось, и он будто сверху, с горы увидел ночные поля, пустынное озеро, темные ряды опорных мачт с воздетыми руками, одинокий костер и услышал жизнь, наполнявшую эти огромные пространства в глухой ночной час.

Он стал переживать заново весь свой путь, всю дорогу, но теперь со счастьем, с горячим чувством к ночи, к звездам, к запахам, к шорохам и крикам птиц.

Ему опять захотелось говорить с кем-нибудь о культурном, о высоком — о вечности, например, — он подумал о Любке, соскочил с койки, потопал босиком по комнате, оделся и пошел вон.

Варвара Карбовская УЛЫБКА

Это произошло внезапно. Ребята играли во дворе. Кто-то из приятелей-семиклассников мельком взглянул на Вовку, потом вгляделся еще раз попристальнее и удивленно сказал:

— Ребята, посмотрите, наш Вовка похож на Юрия Гагарина… Честное пионерское, вылитый! Вовка, а ну, повернись!

Он повернулся, смущенный, застенчиво улыбаясь, и все заорали:

— Похож! Похож!

Тогда он сломя голову кинулся в дом. Ворвался в квартиру, подбежал к зеркалу и впился глазами в свое отражение. В глазах была надежда и был испуг — а вдруг не похож, ничего подобного — и страстное желание увидеть то, что увидели ребята. Мать спросила:

— Что с тобой? Ты опять разбил лоб? Сколько можно!

Он улыбался, глядя на себя в зеркало. Он раньше никогда не улыбался перед зеркалом и не знал, какая у него улыбка. Уголки губ загибались вверх и наперечет были крепкие, белые зубы.

— Да ты что? — обеспокоенно повторила мать. Она не привыкла видеть улыбку на Вовкином лице. Дома он всегда был насупленный, очевидно в ожидании очередных замечаний. Брови сдвинуты, губы надуты. И вдруг — улыбка.

— Вовка, подожди, ты знаешь… ты знаешь, на кого ты сейчас похож?

Значит, и она увидела сходство и не увидела немытые уши и царапину на щеке! Значит, правда — похож!

Он кивает головой. Вдруг, если начнет говорить, сходство пропадет? А если попробовать?

— Ребята сказали, что на Гагарина. Да они, наверно, просто так…