Золотой иероглиф

Как я узнал впоследствии, после полудня арестанты удрали из-под стражи, каким-то образом обманув матроса. Капитан бушевал, но было поздно — злоумышленники сумели украсть спасательные пояса и, очевидно, бросились за борт, пока мы стояли в десятке километров от берега.

Я решил напоследок встретиться с Леной Кирюшиной — очень непростое ощущение осталось у меня от нашего вчерашнего разговора. Но, проплутав по судну и едва не заблудившись, я прекратил поиски — не по каютам же шариться! Сойдет погулять в Отару, там и можно будет с ней поговорить.

… Через полтора часа заработали двигатели. Якорная цепь с грохотом и лязгом стала наматываться на шпиль, а потом «Рэттоо-мару» медленно двинулся сквозь начавший редеть туман, который рассеялся, да и то не окончательно, лишь когда теплоход привалился бортом к причальной стенке.

Капитан Симицу не соврал: не успели матросы положить сходни, как на борт поднялись сразу четверо полицейских, рассчитывавших поживиться двумя подозрительными типами. Поскольку арестованных, как я уже говорил, и след простыл, служители порядка вцепились в нас с Такэути.

В Отару на берег сошло не так уж много народу; видимо, основная масса пассажиров ехала в Ниигату. Оно и понятно: судя по рассказам Такэути, Хоккайдо среди жителей средней и южной Японии (вернее, обывателей из тех мест) считается провинцией, малонаселенной и плохо пригодной для проживания из-за относительной суровости климата: еще бы — снег выпадает и морозы почти всю зиму стоят!

Желающих прогуляться было немного. Не увидел я у трапа и Кирюшину. Зато, оглянувшись, заметил на палубе женскую фигурку, довольно высокую для японки. Может, это стояла Лена, не захотевшая продолжения разговора со мной. Как бы то ни было, я чувствовал, что мы оставили, не желая того, друг у друга в душе неприятный осадок.

Итак, двадцать девятого июня в пять часов вечера по местному времени я впервые ступил на родную землю моего деда, барона Киваты Дзётиина. Правда, ступил в сопровождении наряда полиции, что как-то смазало всю торжественность момента.

…Сэйго постоянно проживал не собственно в Саппоро, а в его пригороде (как я для себя определил этот населенный пункт) под названием Исияма. В столице Хоккайдо он до отъезда в Россию трудился в главном офисе «Токиды» и в свободное от основной работы время принимал участие в разных акциях местного отделения побратимской организации.

Поскольку наш приезд был омрачен неприятным инцидентом, в результате которого местные власти сгоряча чуть не выставили меня из страны как «нежелательный элемент», то Сэйго не рискнул ехать домой со мной вместе после того, как нас выпустили из полицейского участка в Отару. К слову говоря, таможенники не зря предупреждали меня, что японская полиция не любит в руках иностранцев оружие, даже газовое: «вальтер» забрали у капитана стражи порядка, и больше я свой пистолет никогда не видел. Конечно, это был типичнейший произвол, но качать права я не имел никакой возможности.

Японский городовой!

Зато к заявлению Такэути, сделанное им в том плане, что он опасается за свою жизнь, полицейские отнеслись куда с меньшей ретивостью. Моему компаньону было велено обратиться в губернский комиссариат в Саппоро, поскольку местное начальство не настолько компетентно в подобных вопросах, чтобы принимать столь специфические заявления. Все же они пообещали, что доложат по инстанции про обстоятельства моего приезда, но я не принял их слова во внимание и, как потом оказалось, совершенно напрасно.

В восьмом часу вечера мы сели на электричку. Несмотря на то, что в вагоне, кроме меня, не было ни одного человека с европейской физиономией, японцы не обращали на мою персону ни малейшего внимания. Сэйго угрюмо молчал, а я размышлял о том, как могла бы повернуться жизнь, если бы мой дед не отправился на войну или сумел вернуться в Японию и завести здесь семью. Могли бы тогда все эти люди, которые окружали меня сейчас, оказаться моими соотечественниками, или я все равно бы родился в шкуре россиянина, вернее, тогда еще советского?

Сейчас я чувствовал себя не очень уютно. За границей мне уже приходилось бывать, но на рынках Маньчжурии и Чугучака не возникало подобного ощущения, может быть, потому что вокруг терлись такие же как я «челноки», да и китайцы-торговцы, уже справившиеся с непривычным для них произношением, вовсю кричали: «Эй, корефана, корефана! Падаходи, бери курка кайфовый!» А сейчас происходило иначе — только тут, в Японии, я почувствовал, что оказался в чужой стране, сиречь «за бугром». Причем отнюдь не в составе туристической или торговой группы, не для работы в какой-нибудь организации, а по приглашению японского авантюриста, о котором я далеко не все знаю, и чья жизнь находится под угрозой… А если и моя? Ведь возможно, что эти двое душителей уже сидят на квартире у местного бандюги и рассказывают о том, что задание помешал выполнить какой-то русский, едущий на Хоккайдо вместе с Такэути и неизвестно зачем?

Как бы там ни было, к Сэйго домой ехать сейчас нельзя — мы рисковали нарваться на засаду. Устраивать меня в гостиницу тоже было чревато: долго ли «знающим людям» вычислить типа, который лезет не в свои дела.

… Минут через сорок поезд замедлил ход, и в сумерках, начавших опускаться на город, засверкали огни Саппоро.

Город несколько удивил меня. В фильмах и всякого рода видеохрониках про японские города я привык видеть высоченные небоскребы, широкие многоярусные автобаны и прочие атрибуты современных зарубежных мегаполисов. Саппоро был несколько иным. Он казался удивительно похожим на крупные сибирские города с их не чрезмерно широкими улицами и умеренной высоты домами (правда, пресловутых панельных зданий тут что-то не наблюдалось). Тем не менее столица Хоккайдо была отнюдь не маленькой — все же полтора миллиона человек, насколько я знал, проживают в этом населенном пункте.

Ход поезда стал совсем тихим, и в окне появилось здание вокзала. Почти все пассажиры уже поднялись со своих мест, но Сэйго не спешил.

— Домой ехать нельзя, — сказал он. — Поедем к парку Накадзима, это не очень далеко отсюда. Там находится офис нашей побратимской организации… — Такэути взглянул на часы. — Сейчас там, скорее всего, никого может не оказаться, но мы зайдем в православную миссию. Тебе в любом случае придется где-то ночевать, а другого места я что-то не могу предложить. Я там никого не знаю, но настоятель должен говорить по-русски. Думаю, с ним мы сможем найти общий язык… Ты верующий?

— Скорее нет, чем да.

— Впрочем, это неважно.

— А ты? Где ты будешь ночевать?

— Попробую в офисе организации… Если не получится, покатаюсь в поезде. Но тебе не предлагаю составить компанию — ты все же слишком заметная фигура здесь. Пойдут потом слухи, что приезжий европеец странно себя ведет.

Офис, как и следовало ожидать, оказался закрытым, мы прошли немного вглубь квартала и оказались у невысокого забора, окружающего странного вида здание — пагоду с тускло блестящим куполом, увенчанным восьмиконечным крестом. Над двустворчатой дверью в заборе красовалась некая фраза, выполненная старославянской вязью, но я, как ни старался, не смог прочесть ни слова.