Золотой шар

На следующий день капитан поблагодарил пошлинника за гостеприимство и отбыл на материк, где его шкипер уже снарядил корабль в далекое плаванье. Элле сидела на корме, поставив ноги на сундучок. Волосы ее развевались по ветру, и потому она не приметила пошлинника, что стоял у окна. Но пошлинник и не думал смотреть ей вслед. Он пристально разглядывал горизонт.

Вот и вся история. Разумеется, за нею тянутся и другие, но сама она завершается здесь, и Элле с капитаном уплывают из нашего с вами Сказания. Только, прежде чем они окончательно скроются из виду, поглядим чуточку на Майю-Стину, ведь это ей отдала Элле золотой шар.

А произошло это накануне вечером, когда упал ветер и Майя-Стина спустилась на берег. Она увидела, что с дюны ей машет кто-то высокий. Подойдя поближе, Майя-Стина узнала Элле. Та велела ей отвернуться и молвила: «Я надену тебе на шею одну вещицу, только смотреть на нее и вытаскивать до поры нельзя. Может, она принесет тебе счастье, а может, и горе, кто знает? Но я ее тебе даю без злого умысла, просто мне хочется оставить о себе какую-то память. А еще передай от меня поклон своему отцу, если тебе доведется его увидеть».

Майя-Стина почувствовала, как что-то холодное скользнуло в ложбинку меж ее грудей. Она присела и сказала «спасибо», все еще спиной к Элле, а когда обернулась, та словно растаяла в густом тумане. Майя-Стина хотела было побежать вдогонку, а потом передумала и пошла через дюны на Гору. Время было позднее, и глаза у нее слипались.

Утром она поднялась как обычно. Ополоснула лицо и руки ледяной водой, заплела косу, растопила печь, выпила кружку анисового чая вместе с Йоханной и Акселем, укуталась в шаль, не без труда отворила дверь, вышла на заметенный песком порожек, затворила дверь и побрела вниз, к пасторовой усадьбе. С этого, собственно, и началось Сказание, да оборвалось. Майя-Стина бредет по песку. Машет девушке, что несет в деревянном башмаке уголья. Ее окликает какая-то женщина. Майя-Стина кивает, но толком не вслушивается. Рука ее ныряет под кофту и нащупывает маленький шарик, он металлический и холодит кожу. Ветер вырывает у нее конец шали, и она высвобождает руку, чтобы поймать его. Ни о чем в особенности она не думает. Так, о разном. И о подарке Элле. Но скоро она о нем позабудет. Ибо в доме у пастора — великий переполох.

Глава восьмая

Розовый шелковый бант улетает навеки

Новый пастор, звали его Педер Тевенс, приехал на Остров восемь месяцев тому назад. В отличие от своего предместника, выученика из крестьян, которому не приходилось выбирать, где нести Слово Божие, Педер Тевенс был отпрыском старинной знатной фамилии, где мужчины из рода в род посвящали себя изучению богословия во всех его тонкостях. Сей нищий приход он избрал по собственной воле, и, разумеется, его желание было исполнено, хотя и отец его, и мать, и дядя епископ почли это блажью. На самом же деле господина Педера одолели духовные раздумья. Ну, пускай просто раздумья. Он нашел, что родители и родственники его предаются суетности и мало думают о вечном благе. И решил уйти в народ, в самую его гущу — там люди борются за то, чтобы выжить, а по пятам за жизнью неотступно следует смерть.

Это был весьма суровый молодой человек. Глаза его смотрели холодно и бесстрастно. Они напоминали два черных камешка, что нередко выносят на берег волны и что, полежав на солнце, принимают тускло-серый оттенок. Он был высокого роста, сухощав, притом хорошо сложен. По обе стороны бледного лица падали прямые черные волосы, заключая его в строгую рамку.

Господин Педер был из тех мужчин, которые пользуются успехом у женщин, ибо им свойственна пылкость. И хотя пылкость эта поддается двоякому истолкованию, ее вполне можно принять за страсть, за способность безоглядно увлечься. Неудивительно, что господин Педер с легкостью покорил очаровательную Анну-Регице Ворн, дочь богатого оптовика, которая только-только начала выезжать в свет, но уже повергла к своим стопам немало столичных щеголей.

Анна-Регице была жизнерадостной, а по мнению иных — ветреной девушкой. Она любила театр и зачитывалась книгами на чужих языках. Ухаживание господина Педера заключалось в том, что на званых вечерах он уводил ее в дальний угол и выговаривал за кокетливый наряд и вольное поведение. Поначалу это ее забавляло, потом в ней поселился дух противоречия, а кончилось тем, что она всецело ему предалась. Когда он выпросил розовый шелковый бант с ее бального платья и поднес к губам, Анна-Регице от счастья расплакалась, — неважно, что потом он кинул этот бант в распахнутое окно и тот улетел навеки. Она расцвела, точно маков цвет, она так жаждала внимать увещеваниям господина Педера, что, не убоявшись слухов, взяла и явилась к нему в рабочий кабинет.

Поклонники ее были в отчаянии, до того она переменилась. Отец Анны-Регице выжидал. Все-таки господин Педер — сын именитых и богатых родителей. А безрассудная, фанатическая приверженность высшим целям — сродни детской болезни, она, как известно, проходит, когда человек окунается в житейское море, иными словами, когда настает время подумать о продолжении рода, о достатке и о приумножении достояния. Но вот он дал им свое согласие. Анну-Регице Ворн обвенчали с новоиспеченным бакалавром богословия Педером Тевенсом, и в тот же день молодые отбыли из столицы на Остров.

Анна-Регице была согласна поступиться отчасти своими привычками в отношении нарядов и всякого рода удобств. Но когда перед самым отплытием муж потребовал, чтобы она оставила на пристани сундук с бальными платьями и тонким столовым бельем, она взбунтовалась. Почему от этого нужно отказываться? Ведь сама по себе красота — не грех!

Тут-то Анне-Регице и открылось, что супруг ее одержим ревностью. Не той, что беснуется и вопиет, требует и выплескивается, ищет близости и унимается после нежнейшего примирения. А глухой, злобной ревностью, что гложет сердце, как червь.

Конец препирательствам положил черноголовый кучерявый матрос: он взвалил сундук на плечо и сказал, что место в лодке найдется. Анна-Регице одарила его одной из своих дразняще долгих улыбок, после чего господин Педер повернулся на каблуках и удалился на носовую часть, подальше от новобрачной, где и просидел всю ночь, невзирая на то что на дне лодки для них было постлано. На рассвете он молча протянул Анне-Регице руку и помог сойти на занесенный песками Остров. За весь день он не сказал ей ни слова. Ночью он так же молча вдавил в нее свое сухощавое белое тело. Он так яростно стискивал ее в объятьях, что наутро на розовой коже у нее проступили синие пятна.

Это ее вовсе не красило. Но она была до того влюблена, ей даже польстило, что она сумела пробудить в этом суровом книжнике столь сильную страсть. Она пробовала умилостивить его маленькими приношениями. Она подала ему в кабинет утренний кофе — на подносе, в расписной фарфоровой чашке, привезенной из дому. Он же холодно на нее взглянул, не поблагодарил и, не притронувшись к кофе, продолжал умещать книги на полках.

Островитяне новым пастором были довольны. Чувства, которые его обуревали, но которые он упорно таил от жены, изливались в тщательно составленных проповедях. Он не давал прихожанам спуску. Он распекал их за косность души, за неумеренное питие, за воскресную ловлю. Но, обрушившись на них, умел и утешить, и завершал проповедь ласкающими слух речами о малых мира сего, которые когда-нибудь да воссядут у престола Предвечного. Он принимал их всерьез и честно отрабатывал свое жалованье, не то что его предшественник, — тот метал громы и молнии, лишь когда ему не приносили оговоренную часть улова.

Пастор был неотходчив. Минула неделя с их приезда на Остров, прежде чем он стал разговаривать с Анной-Регице, как и прежде, но душу свою он ей не открыл, и первое время ей было очень тоскливо. Как ни пыталась она растормошить мужа — и поддразнивала его, и насмешничала, все усилия ее приводили к тому, что он еще больше замыкался в себе. Оправившись немного от потрясения, вызванного гнетущей тишиною в доме и нищетой, царившей на Острове, Анна-Регине принялась налаживать свою жизнь. Она обратилась к рыбачкам за советом, как ей поставить хозяйство. Поначалу те отнеслись к новой пасторше настороженно, не поверив в ее чистосердечие, но мало-помалу молоденькая горожанка, расторопная и любознательная, расположила их к себе. Анна-Регице сошлась и с обеими девушками, что помогали ей по дому, — с Малене, дочерью Анны-Кирстины и Анерса Кока, того самого, которого засосало в воронку, а еще ближе — с Майей-Стиной. Так что хоть она и терпела лишения, но была окружена и вниманием и заботой.