Золотой шар

Вскоре, однако, цветы были уничтожены, и позаботился об этом не кто иной, как Фредерик. Правда, после того как пришли соседи и потребовали, чтобы он избавил их от этой напасти. Цветы на Остров завезла его жена, стало быть, он тоже за них в ответе. Фредерик нашел на материке аптекаря, который разбирался и в ботанике, и в ядах. Аптекарю отрядили в помощь десятерых дюжих парней. Надев толстые рукавицы, они посрезали стебли, оставив на корню маленькие пенечки, и каждый залили ядовитой жидкостью. Жидкость впиталась в землю и достигла клубней. Не прошло и месяца, как в палисадниках и на пасторовом поле торчала щеткой почернелая стерня. Ее сгребали и жгли. Зола удобрила землю, и на ней выросли и распустились скромные цветики. Они знали свое место и разрослись не более, чем приличествовало.

Выяснилось, что аптекарь умеет не только изводить растения, но и приготовлять жидкости и порошки, которые способствуют их росту, уничтожают амбарных клещей и гусениц, поедающих корнеплоды, влияют на урожаи яблонь и слив. Это был поистине бесценный человек, и островитяне уговорили его остаться. Фредерик в числе прочих пожертвовал деньги, и тот оборудовал в аптеке маленькую лабораторию; он колдовал там над колбами и пробирками, из коих, клубясь, поднимались тяжелые испарения.

Мартине аптекарь понравился, хоть он и загубил ее цветы. Теперь она возмечтала о ядовитой жидкости, которую можно было бы залить в дымовую трубу на мужниной фабрике, — ей уже виделось, как труба чернеет и рассыпается в прах.

Фредерик не понимал, чего ей не хватает. На окнах у нее кружевные занавески, в гостиной плюшевые кресла. Он купил ей меховую шубу и шляпку, украшенную крохотной голубой птичкой. Он даже намеревался заказать для сельдяных бочонков наклейки с надписью: «Сельдь от Мартины». Раз в неделю, возлегши на супружеском ложе, он повертывался к ней и пыхтел, стараясь зародить сына по имени Мариус. Капитал его округлялся, а Мартинин живот — нет. Фредерик был уверен, что Мариус хоронится в ее теле навроде того, как в море хоронится сельдь. Правда, он никогда не задумывался над тем, чего стоит ее отыскать и что в рыбачестве важнее — нахрап или сноровка. Сельдь он закупал на торгах, с торгов ее привозили к нему на фабрику, где мужчины, а с недавней поры и женщины, стоя за длинными деревянными столами, чистили ее, разделывали и укладывали в бочонки. Кроме «Сельди от Мартины» он хотел иметь еще и сына, которого назовет Мариусом. Он требовал не так уж и много, если учесть его деловую хватку и тягу к нововведениям. Мартина же слонялась по дому темнее тучи, хоть у нее уже и появился живот. Руки у нее ходили ходуном, она то и дело роняла на пол тарелки — в кладовой, на кухне, в гостиной. По всему дому за ней тянулись осколки, и это несмотря на то, что у нее округлился живот.

А на фабрике Фредерика допекал Педер, которого он взял к себе по доброте душевной, как-никак оба они праправнуки Нильса-Мартина. Педер же отплатил ему черной неблагодарностью. В перерывах, вместо того чтобы отдохнуть, а потом со свежими силами приступить к работе, он разглагольствовал. Дескать, им мало платят, да и место можно потерять в любую минуту. А еще он рассуждал о новом обществе, где утвердится равенство и все будут одинаково зарабатывать. Вот этого взять в толк Фредерик не мог. Фабрика принадлежит ему. Он выстроил ее на свои деньги, ну и на деньги, нажитые отцом и дедом. Было бы желание и старание, а нажить можно что угодно, на Острове есть еще где развернуться. Поэтому не надо ему указывать, с кем он должен делиться. Это он как-нибудь решит сам.

Впрочем, Педер не находил поддержки и среди рабочих. Оно, конечно, можно потолковать с Фредериком Вторым насчет жалованья, раз фабрика стала приносить доход, ну а все остальное — чепуха на постном масле. «Шел бы ты к старой Анне-Кирстине, — насмешничали они. — У нее ты вдоволь наслушаешься о своем новом обществе. В чертогах небе-е-сных. В чертогах небе-е-сных».

Я вижу его, Педера. Вот он подходит к причалу, останавливается и заговаривает с рыбаками. Он виден мне насквозь. Я вижу белые кости, едва прикрытые плотью. Вижу большое сердце. Вижу, до чего же он чист. Кровь обращается тихими толчками. В детстве Педер недоедал. Потому он и скуден телом. Но худое его, серое лицо овевают огненные язычки мысли. Братство. Доходы — всем поровну. Чтобы хватало каждому. Тогда не будет нищих. И богатеев тоже не будет. Власть — народу!

Люди стоят возле бочек, доверху набитых сельдью, рыбины еще барахтаются, в вечернем свете чешуя отливает серебром. Да что он несет, этот доходяга! При чем тут общественное устройство? Все зависит от погоды. К тому же и рыба у берегов, считай, почти перевелась. Хорошо, у них теперь есть новые лодки, побольше прежних. Они уплывают в открытое море, бросают лот, ощупывают им дно. Распознав ловище, они метят его плавучими вешками. Каждый стремится опередить соседа, первым добраться до места, первым закинуть сеть. Бывает, сплаваешь один раз и выручишь немалые деньги, и помощнику твоему кой-чего перепадет. А бывает, буря порвет тебе снасти и начинай все сызнова. Такая уж на Острове жизнь — то привалит удача, то разоришься вчистую. А если б все у всех было одинаково и платили бы всем одинаково, чего ради выходить в море?

Педер покачивает головой. Огненные язычки перекидываются на волосы и затухают. На рыбьей чешуе вспыхивают лучи уходящего солнца. Дочерна загорелые лица кривит усмешка: «В чертогах небе-е-сных, в чертогах небе-е-сных все вымощено золотом. А здесь изволь-ка добывать его сам!»

Педер бредет домой. Плечи его сутулятся. По дороге он заглядывает к Олаву, сыну Анны-Кирстины: после того как распалось товарищество, тот устроился работать на верфь. Вот кто понимает Педера. Жаль только, Олав поостыл. Он растратил весь свой пыл на товарищество, а оно прогорело. «Да-да, конечно, — говорит он, когда Педер зачитывает ему то или иное место из газеты или книги, присланной с материка. — Наступит время, и все будет по-другому». Но в голосе его не слышно былой убежденности. Дочь Олава Малене украдкой поглядывает на Педера. Она рослая, грудастая, широкобедрая, ее уже впору выдавать замуж. Малене не терпится обзавестись своим хозяйством, собственными перинами и фарфоровыми чашками. Она не прочь поселиться в одном из многоярусных домов, что выросли на набережной. Но Педер не бог весть какое приобретение.

Педер съездил в столицу, навестил старых товарищей и рассказал им о затруднениях, с которыми столкнулся на Острове. Старые товарищи стали гораздо осторожнее в своих суждениях, — кое-кто успел отсидеть за решеткой, а нескольким пришлось покинуть страну. «Надо переждать, — говорят они. — Народ еще не созрел. Посмотрим, как будут разворачиваться события. К власти можно прийти и с помощью избирательной урны».

В ратуше установлена избирательная урна. Фогта теперь величают бургомистром, но бургомистр и фогт — это не одно и то же, поэтому правильнее будет сказать, что фогт сделался бургомистром.

Новоиспеченный бургомистр перво-наперво назначил выборы. Жителям предстояло избрать городской совет, который во главе с бургомистром будет управлять жизнью Острова. Педер понял: когда еще представится такой случай! Его-то выдвигать никто не станет, ну а если предложить Олава? Все знают его как человека порядочного и работящего, хотя на широкую дорогу он и не выбился. Олав был не против, но опасался, что его прокатят. И когда Педер вызвался собрать людей и выступить в его поддержку, он сказал: если тот хочет его поддержать, пусть не высовывается — на пламенных речах о несбыточном далеко не уедешь.

Не без колебаний созвать людей на сходку пообещал один из корабелов постарше. Собрались в дюнах, — предоставить помещение не соглашался никто. Олава единодушно решили выдвинуть в городской совет и уполномочили позаботиться об улучшении положения рабочих на Острове. Педера эта формулировка не устраивала: нельзя же замыкаться на проблемах местного значения! Его так и подмывало встать и сказать что-нибудь о Великой Цели. Но рядом на песке сидела Малене и крепко держала его руку в своей, — стоило ему дернуться, и она сдавливала ее еще крепче. А вообще-то на сходке женщин было немного. Впрочем, так и так права голоса они не имели.

В совет Олав прошел, хоть и набрал малое число голосов. Можно сказать, прошел дуриком. Это были первые на Острове выборы, и кандидатур оказалось столько, что голоса избирателей распылились. Как бы то ни было, Олав стал членом городского совета. Прошло время. Верней, пролетело. Рабочие не могли на него пожаловаться. Он не изменил цели, поставленной перед ним тогда, в дюнах. Только вот тетиву натягивал не в полную силу и старался не попадать в ситуации, чреватые поражением. Он олицетворял собою благоразумие, он был за движение поступательное, но в меру, что всегда себя оправдывает.