Золотой шар

Младшая дочь Нильса-Анерса Кристенс уехала в столицу и выскочила там замуж. Поговаривают, будто сперва она переспала и с тем господином, в чей дом нанялась служанкой, и с его сыном, но, как бы то ни было, теперь она состоит в законном браке. Время от времени Кристенс заявляется на Остров со своим выводком, — у нее четверо. И обязательно наведывается на Гору. «Грех забывать родственников, — говорит она, пропуская вперед детей. — Анерс, Мортен, ну-ка поклонитесь. София, убери локти со стола. Нет, Петреа, хватит с тебя печенья». Попивая кофе, она озирает горницу, словно бы прикидывая, что тут есть ценного из мебели и фарфора. Анне-Хедвиг вряд ли все это пригодится, ведь ее муж назначен в далекую страну не кем-нибудь, а консулом.

Томас недолюбливает шумные сборища. Он подал прошение об отставке и получил милостивое на то разрешение — и пенсию. Ему хочется одного — жить тихо и мирно и чтобы рядом была Майя-Стина. Он много читает. За эти годы из книг, подаренных властями и привезенных с материка, в школе составилась целая библиотечка. Книги хранятся в шкафу под замком, а ключи — у старшего учителя. Раз в неделю он отпирает шкаф и выдает книги, записывая, кто их взял. Томас читает Майе-Стине вслух, когда она усаживается с вязаньем.

Раз в неделю спускаются они в городок и заходят в школу, а один раз на неделе прогуливаются до леса. У Томаса побаливают ноги, особенно правая, где угнездилась подагра. А вот Майя-Стина ступает все так же легко. Порою ей чудится, будто деревья разговаривают с ней, как встарь. Хорошо расти, хорошо расти, шелестят они. Хорошо, когда набухают почки. Почки лопаются, распускаются листья, листья увядают, а под корой уже нарождаются новые почки. Хорошо расти, хорошо расти, впитывать влагу и ощущать, как она подымается от корневища до самой вершины. Хорошо расти…

Ясень кивает ей и невнятно бормочет. Кроной он подпирает небесный купол. Корнями оплел и удерживает земной шар. Листья его — малые дети — лепечут на ветру. Но Томас ничего этого не слышит. Впрочем, он стал туг на ухо. «Пойдем, пока не разгулялся ветер, — говорит он. — Пойдем домой».

Да, жизнь на Горе не богата событиями. Шиповниковая изгородь превратилась в густые заросли, и почтарь, — а на Острове теперь есть почтарь, — всякий раз жалуется на колючки, когда доставляет Майе-Стине письмо от дочери. Судя по всему, Анне-Хедвиг неплохо живется в чужих краях. Стать принцессой она не стала, зато сделалась женой консула, важной дамой. Майя-Стина читает письма Анны-Хедвиг и не узнает ее. Куда подевался ее звонкий смех? Но, быть может, все дело в том, что его нельзя передать словами? Может, он просто притаился за изящными буковками? Анна-Хедвиг пишет больше о детях: они говорят на двух языках, да и вообще они очень способные. Йоханна-Катрина, — здесь ее зовут Катрин, ударение на первом слоге, — рисует карандашами и красками, а маленький Мартин-Томас прекрасно считает. Анна-Хедвиг собирается привезти их к бабушке и дедушке в гости. Кстати, ей довелось тут услышать любопытную историю — она сразу вспомнила о том, что рассказывали на Острове. Много лет назад в городе, где она живет, вернее, в гавани, появилось странное судно. Сперва жители решили, что это прибилась к берегу огромная рыбина. Желая получше ее рассмотреть, они подошли поближе, и вдруг на спине у рыбины откинулась крышка и оттуда вылезла высокая женщина, а за ней мужчина с короткими ногами и мощным торсом. Денег у них было предостаточно. Они ненадолго остановились в городе, а потом двинулись в глубь страны, прихватив с собою и лодку-рыбину, — лодка оказалась складная и места в повозке заняла немного. С тех пор о них — ни слуху ни духу.

Вот что написала Анна-Хедвиг в одном из писем. Йоханна-Катрина приложила к письму два своих рисунка. На первом она изобразила покрытую чешуей рыбину, которую разделывала женщина в белом, а на другом — белый дом, увитый яркими, до рези в глазах, цветами. Дом обступили люди, темнокожие и белые, с бесстрастными лицами, они в упор смотрели на Майю-Стину. Ей подумалось, что рисунок этот ничуть не веселее писем, которые она получала от дочери и часто перечитывала.

Майя-Стина всплакнула на похоронах Томаса. Майя-Стина зарыдала, получив от консула, мужа Анны-Хедвиг, известие о том, что жену его поразила болезнь, свирепствовавшая в их краях после засушливого лета и дождливой осени, от коей та и скончалась, к прискорбию всех, кто ее любил, и неутешному горю близких. Отошла она тихо, без мук. Чему быть, того не минуешь. Ноги сами привели Майю-Стину в лес, под сень могучего ясеня, где она снова всплакнула. Ясень простер над ней свои ветви, в которых играли золотистые блики, и прошелестел ей песнь утешения. Там, в лесу под ясенем, мы ее пока и оставим.

Ну что же, мы обежали глазами немалый отрезок времени, понастроили и расставили дома, упомянули всех, кого следовало. Ой, мы забыли про Мариуса!

Глава восемнадцатая

О взлетах и падениях

Итак, Мариус. Дадим-ка его крупным планом. Узкое бледное личико. Светлые волосы дыбом. Красные уши, как два крыла. Он умеет шевелить ими. А бывает, они шевелятся сами собой — когда он сидит и задумчиво морщит лоб. Сейчас Мариус разглядывает сложенные на животе руки. Между пальцами поблескивает металлический кругляшок, который может и увеличиваться, и уменьшаться, стоит лишь его потереть. Об этом кругляше Мариус никому не рассказывал — ни отцу, ни даже деду, который частенько гуляет с ним по берегу моря и рассуждает о будущем их городка. «Смотри, Мариус, не упусти своего, — наставляет внука Нильс-Мартин. — Дорога для тебя проложена. Теперь твой черед».

Смена кадра. Крупным планом. На берегу стоит худощавый, сутуловатый молодой человек в огромной шляпе, — если бы уши не подпирали ее поля, она бы съехала ему на глаза. Лицо у него невыразительное: нос как нос, рот как рот, — ни одной яркой черточки. Молодой человек поворачивается к нам спиной и закидывает в лодку ковровый саквояж. Остров стал для него тесен. Он едет учиться, будет строить большие торговые суда. Ум у него живой, цепкий. Он завоюет мир.

Малене машет вслед лодке и утирает слезы краем передника. У Малене много детей. Одни останутся на Острове, другие вот так же скроются из виду.

Смотри-ка, Мариус уже вернулся. На Острове растут цветы, а он будет растить деньги, он переплюнет Нильса-Мартина с его господами Хокбиен. Причал устремляется в море и становится молом. Южнее сооружается верфь. Да-да, верфь. Поначалу там был всего лишь один навес и один-единственный стапель. Ну, а теперь она разрослась. Мариус нанимает уйму народу. В ратуше он ведет переговоры с фогтом. Насчет строительства гавани.

Остров, Остров… Он уже потихоньку наступает на море. Он гудит, как растревоженный улей. Берега его сотрясают яростные возгласы. Одни — за то, чтобы Мариус строил гавань в Западной бухте, раз там уже есть мол. Другие ратуют за Восточную — самое подходящее место для набережной и складов. Однако Мариус намеревается выстроить здесь гостиницу для худосочных горожан, что приезжают на Остров подышать свежим воздухом, — в столице-то его нет. В трактире у Пруденс мужчины грохают кружками о стол. Возвращаясь из церкви, люди останавливаются и затевают споры. Сперва говорят спокойно, потом возвышают голос, потом орут, а под конец вцепляются друг другу в бороды. Сыновья порывают с отцами, дочери отворачиваются от матерей. Нужно ли строить гавань? И если да, то где? Неужто рыбу нельзя уже ловить по старинке? На чем жарить рыбу — на масле или привозном жиру? Надо ли перенимать у благородных господ их манеры? И ходить в церковь в соломенных шляпках заместо платков? Не перевернулся ли мир? Не слишком ли все быстро меняется? Конечно, быстро, но ведь поначалу так всегда и бывает.

А в доме у Анны-Кирстины время остановилось. Сапожник по-прежнему толкует о божественной сущности, о том, что в чертогах небесных ближнего принимают с любовью, — так жених принимает возлюбленную невесту. На земле безбожникам живется не хуже, чем набожным. Нечестивцы забирают власть и громко смеются. Но от души смеются лишь бедные и смиренные. Им дано прозреть Царствие Небесное, постичь божественную сущность, пройти узким путем туда, где далекое и близкое сливаются воедино.

Мариус к сестре — ни ногой. Не потому, что он настроен против Анны-Кирстины, они с сапожником никому не мешают. Но вот ее младший сын Олав стал ему поперек дороги.

Олав хоть и беден, а смирения в нем ни на грош. Он собирает вокруг себя молодых рыбаков, он внушает им, что доходы делить надо поровну, а рыбу продавать сообща и по твердым ценам. На материке он узнал от крестьян о товариществах, где каждый трудится в меру сил и твердо знает, что наживаться на нем никто не станет.

«Так что ж нам теперь, брать пример с крестьян? — презрительно вопрошает Мариус — Они что, будут нам указывать, как зарабатывать деньги? Мелких скупщиков жаль, конечно. Они разоряются. Ну да мы найдем таких, кто берет рыбу оптом».

Смена кадра. Крупным планом. Мариус стоит на молу и смотрит в сторону гавани — гавань расположена в Западной бухте, как он того и хотел. Мариус состарился. У него обвис живот, правда, его скрадывает сшитый по фигуре костюм — раньше-то штаны носили свободные. Полуприкрытые красными голыми веками, помаргивают выцветшие голубые глаза. Шея индюшиная, на носу и левой щеке — коричневатые пятна. Уши слегка прижаты к черепу, точно им надоело торчать. Мариус добился, чего желал. Теперь можно и на покой.