Золотой шар

Уже в дверях меня нагнал один из господ Хокбиен, что помоложе. На вид — как с иголочки, а вот поди ж ты! — спросил, не подремонтирую ли я его. Я отказалась. Зря, наверное. Что мне стоило оказать ему эту маленькую услугу.

От моего наследства остались рожки да ножки. Только и хватило, что оплатить проезд на сухогрузе, который взял на борт и нескольких пассажиров. Я познакомилась там с матросом, который слонялся без дела, потому что, работая на лебедке, поранил руку. Он пропах ветром и морем, а поцелуи его были сладки. В хорошую погоду мы блаженствовали в спасательной шлюпке. В шторм стояли на палубе и слизывали друг у друга со щек соленые брызги. Он был мужественный и развеселый — вышучивал всех и вся, в том числе и себя, — а вдобавок великий выдумщик.

Лебедкой ему отхватило три пальца, так что с морем он, можно сказать, распрощался. А вообще-то у них в роду сплошь моряки. Взять хотя бы прапрапрапрадеда его матери: тот был капитаном и исходил все моря на свете. Однажды он привез домой женщину с острова, где, куда ни глянь, все пески да пески. Она умела приколдовывать к себе людей усилием мысли. Нужно ей с кем-то переговорить, она уставит глаза перед собой, и человек — тут как тут, хотя за миг до этого был у черта на куличках. К счастью, она умела отколдовывать людей обратно. Еще поговаривали, будто она способна убить человека взглядом. Свою же смерть она нашла в море, катаясь с капитаном на лодочке под белым парусом. Капитану, прапрапрапрадеду его матери, было в ту пору сто пятьдесят лет. А вот сколько было прапрапрапрабабушке, неизвестно.

«Даже если это и правда, то все равно здорово», — заключил он, чмокнув меня в нос. Я тоже его чмокнула. А когда сухогруз причалил, чмокнула напоследок и сказала «прощай». Я думала тогда, что такие, как он, встречаются на каждом шагу.

О враче, моем прадеде, никто ничего не знал — ни правительственные чиновники в городе, ни бедняки на болотах, ни партизаны в горах. Тогда я отправилась дальше, в глубь страны. Удавалось — нанимала мулов, а нет — брела пешком, вскинув на плечи рюкзак.

В один прекрасный день я прошла по узкому перевалу и очутилась в долине, которую опоясывали высокие скалистые горы. Их вершины, вздымавшиеся над кромкой леса, отсвечивали светло-серым, красновато-коричневым и тускло-зеленым. Были там и сталактитовые пещеры, где по стенам громадными питонами и слоновьими хоботами спускались натеки.

В этой долине лежала отрезанная от мира деревня. Путешествуя, я насмотрелась и беспорядков, и нищеты, здесь же, судя по всему, люди жили в согласии и довольстве. Они приветили меня, но, вопреки ожиданиям, не забросали вопросами, а ведь ясно было, чужие забредают сюда в кои веки.

Я обратила внимание на орудия их труда: вроде бы допотопные, а сработаны с выдумкой и не в пример лучше тех, что я видела по ту сторону гор. Вразумительных объяснений на сей счет я не услышала. Дескать, так уж повелось исстари. Я продолжала допытываться, и тогда жители деревни поведали мне о небесном возке, который занесло к ним в долину ветром.

Это было давным-давно. На перевале показалась повозка, но тащили ее никакие не мулы: наверху раздувался парус, а кроме колес, она была снабжена еще и полозьями и на крепком ветру отрывалась от земли и низко парила. Повозка благополучно одолела перевал, но у самого устья долины ее подкинуло вихрем, швырнуло о скалу, и она раскололась надвое. Из нее вышел мужчина, на руках он нес белокожую светловолосую женщину, закутанную в серебристый плащ. Они поселились в деревне, выстроили хижину, народили детей. Мужчина был демоном, если не дьяволом. Руки-ноги, голова и тулово — все в нем было несоразмерно, впору подумать, что он сотворен из корней и щепы, оставшихся на земле после того, как боги вырезали из дерева первых людей. Глаза его метали молнии, из косм так и сыпали искры. А рот был до ушей. Он стращал деревенских жителей и помыкал ими, ну а те привыкли к мягкому, дружескому обхождению. Высокая белокожая жена его редко выходила на люди. Кое-кто уверял, что она неспроста носит просторный плащ: у нее-де четыре руки и шесть грудей. Но женщины, помогавшие ей разродиться, говорили, что она такая же, как и все, разве покрупнее телом и побелее.

Возле своей хижины дьявол поставил кузницу. Он потребовал, чтобы мужчины ходили с ним в горы. Он так орал на них, так надсаживался, что вышло по его. Всякий раз они притаскивали каменные здоровенные глыбы. Дьявол извлекал оттуда металлы, сплавлял их и выковывал всевозможные орудия и инструменты. Он и сам частенько возвращался домой с находками, которые подстегивали его изобретательность. Он собирал травы, к коим люди остерегались притрагиваться, так как почитали их ядовитыми. Травы эти он смешивал с толченым металлом и получал чудодейственный порошок: отведав его, каждый мог превратиться в карлика или исполина — по желанию. Только испробовать порошок никто не отваживался. Но вот подоспело празднество, на которое собрались и стар и млад. Люди угощались горячим напитком, приготовленным из колючей агавы. Кузнец перепил всех. А под конец взял и сыпанул себе в чашу чудодейственного порошка. Сперва он сделался ростом с палец. Одна женщина хотела схватить его, да не тут-то было: кузнец стал раздуваться и вымахал с гору. Протиснувшись между его ногами, люди помчались к полям, — иначе бы от них осталось мокрое место. Судите сами: кузнец дотягивался носом до ближней вершины.

Родив пятого ребенка, белокожая женщина захворала, ей не помогали никакие порошки. А потом она бесследно исчезла. Видно, дьявол превратил ее в крохотку и проглотил, и она претворилась в кровь и стала жить в его теле.

В той долине, у подножья одной из скал, темнела глыба, напоминавшая сидячего человека. Короткие ноги. Широкое туловище. Руки прижаты к бокам. Голова опущена. Мне сказали: если взобраться на каменного человека к концу дня, когда подножье скалы озаряется солнцем, и посмотреть в расщелину на животе, то увидишь сверкающие каменья — зеленые, золотистые, фиолетовые.

Это был не кто иной, как кузнец, обернувшийся истуканом. Могучие плечи и грудь его оделись мохом. Лицо хранило гневное и вместе с тем опечаленное выражение. Я вскарабкалась и заглянула в расщелину: там, во тьме, мерцали Кузнецовы помыслы и мечты. Из кармана у меня выскочил металлический кругляшок и канул в каменную утробу. Мне почудилось, будто кузнец вскинул на меня глаза и кивнул.

Вскорости я засобиралась обратно. Жители деревни не стали меня отговаривать, но и в провожатые никто не вызвался. Люди здесь были на одну колодку, даром что некоторые посветлее кожей. Их мысли не простирались за пределы долины. Напрасно пыталась я втолковать им, что правительственные войска пробиваются уже к самым отдаленным областям, — их ничто не могло вывести из равновесия. Безгрешные, сытые и невежественные… Я отлично понимала, почему кузнец возымел охоту помыкать ими.

Они дали мне на дорогу снеди, завернув ее в листья, и помахали, когда я поднялась на перевал. Я отправилась на север страны — на поиски своего двоюродного деда.

Найти его было не так-то просто, хотя я быстро разузнала, что имя его у всех на слуху и что он унаследовал огромное состояние от брата своей бабки, Мартина-Томаса, который умер бездетным. Я ездила по большим городам. Ходила из учреждения в учреждение. И повсюду видела таблички и вывески, уведомлявшие, что всем этим владеет мой двоюродный дед. Без умолку трезвонили телефоны, туда и сюда сновали секретари, табло на стенах выдавали сведения, состоящие из цифр и букв. А надо всем этим властвовал мой двоюродный дед. Незримо.

Я заблудилась. Я кружила и кружила по коридорам, пока не наткнулась на пожилую даму, которая, как выяснилось, приходилась моему двоюродному деду женой и поэтому знала, где он. Она повела меня к лифту, и мы стали спускаться в земные недра. Пока мы спускались, она успела рассказать мне, что в юности мой двоюродный дед принялся было исследовать мировое устройство и ужаснулся тому, что обнаружил. Потом он получил наследство и долгое время был озабочен не тем, что станется с ним самим, а тем, что станется с его капиталом. Ну а к старости он решил удалиться от дел и позаботиться о себе.

Лифт остановился. Мы двинулись по темному переходу, она — впереди, я — следом. Наконец мы переступили порог помещения, оборудованного под убежище: там было все, что может понадобиться человеку в бедственном положении. В углу стояли два больших морозильника со стеклянным верхом. В одном из них лежал мой двоюродный дед, он был живой, только покрылся ледяной коркой. Как мне хотелось, чтобы он оттаял и Поздоровался со мной! Но жена его сказала: это невозможно. Она бы с удовольствием предоставила мне второй морозильник, но он предназначен для нее самой. Лучше всего, если я обзаведусь своим собственным и подыщу для него безопасное место. Мой двоюродный дед считает, что это единственный способ выжить.