Золотой век

— Так, господин мой!..

— Ну, так я прикажу тебя повесить, ближе к звездам будешь, ну и считай их на досуге! — с наглым смехом проговорил самозванец, приказывая казакам повесить астронома.

— За что же, господин мой?.. Пощади!..

Несчастный Ловиц упал на колени.

— Говорю к звездам ближе будешь. Тащите его!

Астроном Ловиц, несмотря на все его мольбы, был повешен.

Так злодействовал Пугачев, предавая всех казни, не разбирая ни пола, ни возраста.

Самозванец пустился вниз к «Черному Яру». Мятежников у него было хоть и очень много, но все они были плохо вооружены и состояли из всякого сброда.

Пугачев направился к Царицыну и остановился в ста пятидесяти верстах от него.

Михельсон шел по его пятам.

Пугачев остановился на высокой горе, между двумя дорогами.

Михельсон обошел его ночью и стал с своими гусарами против мятежников.

Самозванец пришел в бешенство, увидя перед собой своего грозного и храброго преследователя, но не смутился и смело направился на Михельсона с своим сбродом.

Несколько пушечных выстрелов достаточно было, чтобы расстроить ряды мятежников и обратить их в бегство.

Они бежали, оставляя победителям пушки и весь обоз.

Напрасно Пугачев старался остановить бежавших мятежников. Он проклинал, угрожал, но его никто не слушал.

Пугачев принужден был сам бежать.

Михельсон ударил им в тыл и преследовал их сорок верст.

Вся дорога усеяна была убитыми и ранеными мятежниками. Их убито было в этом сражении до четырех тысяч и взято в плен до семи. Остальные же мятежники рассеялись.

Пугачев с небольшим отрядом сообщников переплыл Волгу выше «Черноярска», чем и спасся от преследовавших его солдат, опоздавших четвертью часа.

Это поражение решило судьбу Пугачева.

Граф Панин послал об этом радостное известие в Петербург.

По дороге к Царицыну мелкою рысцой бежали две деревенские лошаденки, запряженные в простую телегу с рогожным верхом.

Лошадьми управлял рыжебородый мужичонка, с ним рядом на облучке, в солдатской куртке и фуражке, с щетинистыми усами и небритым подбородком, мрачным выражением лица, сидел, очевидно, денщик ехавшего в телеге не то офицера, не то рядового.

На сидевшем в кибитке маленьком худеньком человечке, с редкими волосами на голове, с продолговатым, умным и энергичным лицом, надета была тоже солдатская куртка и фуражка, а на офицерском шарфе через плечо висела короткая шпага. Его длинная шея была закутана не то платком, не то какой-то тряпкой.

Сидевший в телеге сладко дремал, как маятник раскачиваясь из стороны в сторону своим худым туловищем. Он то закрывал, то раскрывал небольшие выразительные глаза. Это был Александр Васильевич Суворов, гордость и слава русского оружия, прогремевший на всю Европу своими победами. Еще при жизни покойного главнокомандующего Бибикова усмирять мятеж хотели послать генерала Суворова, находящегося в то время под стенами Силистрии (война с турками тогда еще продолжалась), но граф Румянцев-Задунайский не отпустил Суворова, «чтобы не подать Европе слишком большого понятия о внутренних беспокойствах государства». Такова была слава Суворова.

Как только заключили мир с турками, Суворов получил назначение ехать немедленно в те губернии, в которых свирепствовал еще мятеж.

Граф Панин дал Суворову огромные полномочия и предписание начальникам войск и губернаторам беспрекословно исполнять все его приказания.

— Смотри, как енерал-то носом клюет! — улыбаясь во весь свой широкий рот, проговорил мужичонка, толкнув локтем денщика Суворова, Прошку.

— Видно, не выдрыхся! — мрачно ответил тот.

— Поспать енерал любит, нечего сказать!..

— День и ночь спит и все не выспится…

— А генерал-то, говорят, важнейший «ирой»!

— Кто говорит-то? — сердито спросил у мужичонки генеральский денщик.

— Да все…

— Да кто все-то, осина?..

— Все говорят, важнейший и храбрый генерал Суворов…

— А ты не верь…

— Неужели не верить?..

— Не верь, говорю…

— Прошка, ты там что, про что рассуждать изволишь? — послышалось из кибитки.

— А вам на что? — хмуро отвечал генералу денщик.

— Любопытство меня донимает, Прохор Иваныч, про что вы изволили речь вести!..

— Мало ли про что…

— Наверное, меня ругал… Ох, Господи, помилуй, разморило, хоть бы на ночлег…

— Еще солнце-то высоко а вы уж про ночлег!..

— Обленился я, Прохор Иваныч, обленился… О, Господи помилуй!..

Наступило молчание, прерываемое тяжелыми вздохами, выходившими из глубины кибитки.

Мрачный Прохор тоже клевал носом, сидя на облучке.

Бодрствовал только один возница-мужичонка; он то понукал своих кляч, то вполголоса мурлыкал какую-то песню.

— Ну, вот и приехали! — гаркнул он во все свое мужицкое горло, увидя стоящую небольшую деревушку.

— Что, что?.. Куда приехали? — с испугом воскликнули в один голос Суворов и его денщик.

— А на ночлег-то… — добродушно улыбаясь, ответил мужичонка.

— А ты глотку-то не дери, пес!.. Не пугай генерала!..

И внушительная затрещина по шее заставила мужичонку невольно пригнуться к телеге.

— Чего ты дерешься-то, ведь я тебя и в морду!.. Крыса ты этакая!..

— Тронь-ка!..

— И трону, не дерись!..

— Ну вы, что там сцепились, водой прикажу разнимать… Ишь баталию затеяли!..

Денщик Прошка и мужичонка-возчик, готовые вступить врукопашную, принуждены были ограничиться только толчками в бок, которыми они щедро угощали друг друга, пока лошаденки не въехали в околицу деревни и не остановились у первой попавшейся избы.

У ворот этой избы стоял старый солдат с ружьем.

— Здорово, служба! — быстро выскакивая из телеги, громко проговорил Суворов.

— Здравия желаю, ваше превосходительство! — делая честь ружьем, гаркнул солдат.

— Ты меня знаешь? — спросил Суворов.

— Как не знать отца-командира Александра Васильевича!..

— Хорошо, помилуй Бог, хорошо! Вместе, значит, с врагом рубились, из пушек палили, города брали, так что ли?

— Так точно, ваше превосходительство!..

— Где же со мной в деле был?