Золотой век

— Низко кланяюсь и благодарю ее величество за внимание к моей дочери. Наташа немного прихворнула, поэтому и не могла быть.

— Ах, какая жалость. Не простудилась ли княжна?

— Нет, легкая головная боль.

— Что же, княжна в постели?

— Нет, нет… кажется, читает на своей половине…

— Я бы очень был рад, если бы вы, князь, дозволили мне посетить княжну и выразить ей мое соболезнование.

— Не знаю, может ли она вас принять… я сейчас пошлю узнать, — как-то неохотно проговорил князь Полянский и приказал своему камердинеру сходить на половину дочери и узнать, может ли она принять Потемкина.

Когда княжна Наташа с отцом покидали Петербург, Потемкин, не видя княжны, стал было ее уже забывать, отдаваясь увлечению с другими красавицами…

В Москве Григорий Александрович увидал снова княжну, которая расцвела и похорошела, как уже сказали, еще более.

Заглохшая на время страсть в сердце Потемкина забушевала снова, с большей еще силою, и он снова стал ухаживать за княжной Полянской.

Его ухаживание не было ни для кого секретом.

Только одна государыня ничего еще не знала; от нее скрывали увлечение ее любимца княжной Наташей. Старый князь хоть и догадывался про это увлечение, но молчал до времени; ему не хотелось производить с Потемкиным разрыв теперь, когда он ему нужен.

В присутствии государыни Потемкин сдерживал себя, но как только государыня удалялась в свои внутренние апартаменты, Григорий Александрович ни на шаг не отходил от княжны.

Ухаживание такого блестящего и красивого вельможи не могло не нравиться самолюбию княжны; она даже дозволила себе с Потемкиным некоторое кокетство, впрочем, не выходившее из рамок светского приличия. Во время блестящего придворного бала княжна Наташа, слушая комплименты великолепного вельможи, залитого в золото, может быть, и забывала на время Серебрякова, с его кротким лицом, в скромном офицерском мундире, может быть, красавец вельможа и вытеснял из сердца княжны Серебрякова, но только на один миг.

Первая любовь крепче и сильнее.

Наташа не задумалась бы предпочесть великолепного и всесильного вельможу бедному офицеру.

— Ее сиятельство княжна Наталья Платоновна просят извинения у его превосходительства Григория Александровича, принять по болезни не могут, — громко выговорил Григорий Наумович, появляясь в дверях гостиной.

Едва только князь Платон Алексеевич проводил Потемкина, как ему старик камердинер пришел доложить, что жена приказчика Егора Ястреба с своим приемышем Таней по нужному и неотложному делу желает видеть его сиятельство.

— Как, ты говоришь, пришла жена Егора? — не спросил, а радостно воскликнул князь Платон Алексеевич.

— Точно так, ваше сиятельство.

— Так веди ее скорее сюда!.. Наконец-то, может, она мне что-нибудь скажет про Серебрякова.

LXXXIII

Не без робости и волнения старушка Пелагея Степановна переступила порог княжеского кабинета и, низко поклонившись князю Платону Алексеевичу, остановилась у двери.

— Здравствуй, здравствуй… я забыл, как звать тебя…

— Пелагеей, ваше сиятельство.

— Подойди поближе, Пелагея… Ну, рассказывай скорее, откуда прибыла?

— Из Казани, ваше сиятельство.

— Неужели Казань взята злодеем? — быстро спросил князь Полянский.

— Только один кремль уцелел, ваше сиятельство, самый город разорен и выжжен… много народа перебито…

— Боже, какое несчастие… Ну, где же твой муж, Егор?

— На том свете, ваше сиятельство…

— Как! умер?

— Убит, — при этих словах старушка Пелагея Степановна горько заплакала.

— Убит… Царство ему небесное! Не стало у меня верного и преданного слуги… Расскажи, Пелагея, как это случилось?..

— Я и Танюша, моя приемная дочка, в подполье укрылись, ваше сиятельство… А Егорушка не пошел, «не укрываться должен я», говорит, «а с врагом отечества сражаться», — так и не пошел он, ваше сиятельство, в подполье, остался в доме; подполье-то было под домом, где мы жили.

— Так и должно… Егор русский, иначе он и не должен был поступить. Умер он геройской смертью…

— А все же жалко мужа, ваше сиятельство… Крепко жалко… Ведь сколько годов с ним выжила, душа в душу…

Пелагея Степановна опять заплакала.

— Не слезами надо вспоминать его, а молитвой…

— Я и то молюсь, ваше сиятельство.

— Как же ты узнала, что твой муж убит? — после некоторого молчания спросил князь Полянский у старушки.

— А вот как, ваше сиятельство, — проклятый Пугачев выжег и разорил город, хотел приступом взять и кремль… Но Господь не попустил злодея… он бежал из Казани; на другой день мы и вышли из-под подполья; каким-то чудом домишка-то наш уцелел, а другие дома все сгорели… Если бы наш загорелся, то я и Танюша задохнулись бы в подполье-то… Спас нас Господь… Вот пошли мы искать Егорушку; по дороге-то валялись убитые, замученные злодеями… Между убитыми увидели мы, ваше сиятельство, и Демьяна…

— Демьяна, говоришь. Кто он?

— А крепостной мужик из вашего села Егорьевского, ваше сиятельство; он прежде в беглых числился; у Пугачева на службе состоял, — да раскаялся, пошел против Пугачева и принял мученическую кончину…

— Тем он искупил свой великий грех… Ну, ну, продолжай.

— Идем мы, ваше сиятельство, дальше и увидели Егорушку-то, едва его признала, ваше сиятельство… Злодеи-то всю головушку его раздробили… — горькие слезы мешали говорить Пелагее Степановне.

— Тяжело тебе, Пелагея, лучше не говори, — с участием промолвил князь Платон Алексеевич, ему было жаль старушку.

— Уж если начала, то надо и окончить, ваше сиятельство… Подняли мы с Танюшей мужнино тело и с трудом понесли в наш домишко… обмыли покойничка, саван надели; плотник гроб сколотил, и положили мы в него Егорушку; и сколько слез мы в ту пору пролили, ваше сиятельство, и не выговоришь, и с честию, по-христиански, Егорушку похоронили.

— Царство ему небесное! — князь Платон истово перекрестился.

— Поплакали, погоревали и пошли в Москву с докладом к вашему сиятельству… Долго шли; дорога дальняя, трудная…

— В моем дому, Пелагея, ты и твоя приемная дочь найдете себе приют и пищу.

— Всепокорнейше благодарю, ваше сиятельство.

Пелагея Степановна хотела поклониться князю в ноги, но князь не допустил этого. Он был тронут.

— Теперь, Пелагея, расскажи все, что знаешь, про того офицера, который содержался в моей казанской усадьбе под надзором твоего мужа! — спросил князь Платон Алексеевич у старушки, дав ей немного успокоиться.