Золотой запас

Есть у каждой эпохи

Свои сновиденья, виденья,

Свои привиденья и страхи!

АРХИВАРИУСЫ

Разговариваю сам

Я с собою, как в архиве

С архивариусом:

— Вот дела! Примите их,

Архивариус, в архив!

Но, оказывается, он

Лишь надменная девчонка.

Говорю я с ним, смущен,

Как будто извиняясь в чем-то.

Лишь девчонка, лишь мальчонка.

Возмущен, кричит он громко,

Будто гнев им овладел:

— Это все не в наш отдел!

Что такое принесли Вы?

Где доверенность на имя?

И бегу я из архива

С кипою МП длины\ дел,

Будто бы еще над ними

Слишком мало порадел!

* * *

Как

Тихо, чинно, постепенно.

Медлительно и тяжело

Шипучая венчает пена

Волны могучее чело.

Так

До соанания, до слуха

Труднее, чем на небо, взлезть

Подобно колоколу, глухо

Глубинная доходит весть.

МЕЧТА

Спокойствие —

Неаемное,

С которым птица летит!..

А может быть, это давно ей

Наскучило и претит,

И лишь об одном и мечтает

Летать в самолете, как те,

Которые слепо витают

На сказочной высоте!

***

Я думаю.

Что на Земле,

В ее пыли, в ее золе,

Книг много больше, чем людей,

И это что-нибудь да значит...

Над безднами библиотек

Они как маяки маячат,

Стоят как стражи па часах.

Такой уж нынче, видно, век:

Книг больше, чем оаер и рек.

Книг больше, чем грибов в лесах,

И разве только в небесах,

Где^ солнце тусклое маячит,

Звезд все-таки не меньше книг

И в переплетах и без них —

И это что-нибудь да значит!

РЕЧИ ВЕТРА

Слышу

Снова в небе хмуром

Речи ветра. Столько раз

Спрашивает:

«Это Муром?»

Отвечаю:

«Арзамас!»

Что такое Арзамас?

Эрзя. Люди вроде нас.

То есть люди с чудесами,

С голубыми небесами вместо глаз.

А зимою мчатся сани

На Биармии, с Перми.

Сани не по расписанью, с золотыми туесами

За дремучими лесами.

А откуда же вы сами?

Отвечают:

— Сам пойми!

Вечные соприкасанья

между добрыми людьми.

Мчитесь к нам! Лениться бросьте!

Только щек не обморозьте!

ФЕОДОСИЯ

Очень славный город Феодосия!

За серебряным! цистернами,

Где звучит ветров многоголосие,

Море в сушу бьет волнами мерными.

Что-то молодежь расхулиганилась —

По колено стало это море ей!

Не занять ли молодежь историей?

Открываю на окошке занавес,

Извлекаю толстый том из шкафа я:

Феодосия именовалась Кафою,

И чтоб юношество в ней не чванилось

И, как нынче, силами не мерилось

Под брезентовыми тентами,—

Наводил порядок канитаниус.

Появлялся мощный кавалериус

Со своими сервиентами.

Вот они!

Воскресшие из тьмы ночной,

Площадью они нроходят рыночной:

С Митридатовской на Большевистскую

Кафская идет администрация!

Белая акация

Наклоняется над кровлей низкою,

И звучит предупрежденье веское:

«Вот посадим в крепость генуэзскую!»

Где она?

А где-нибудь, наверное,

За серебряными цистернами,

За домами отдыха и пляжами

И пейзажами Айвазовского.

Но из-под конвоя стариковского

Молодежь — ведь море по колено ей!

Нырывается:

— Сейчас обманем вас

Вместе с вашей Кафою и Генуей!

Резко

Хлопает замок с нарезкою —

И в свою же крепость генуэзскую

Внсржены и грозный капитаниус,

И его могучий кавалериус

Со своими сервиентами...

Дико молодежь расхулиганилась

Под брезентовыми тентами!

А ВЕДЬ СЛУЧАЕТСЯ И ТАК

Садишься рядом с человеком

И предлагаешь ему мед,

И ублажаешь его млеком,

А он совсем другого ждет!

Сыт, ждет винища, табачища

И выдумок, а то и врак —

Вот он какой духовной пищи

Желает от тебя, чудак!

***

На моих глазах

Печется, варится

Очеиь странный, очень постный ужин,

На моих глазах упорно старится

Человек, с которым был я дружен.

То есть не седеет и не горбится,

И в морщинах лоб его не спрятан,

Но такими помыслами кормится,

Как в тысяча восемьсот восьмидесятом!

Будто в лоно церкви возвращается

Человек, который был мятежен,

Боже мой, во что он превращается.

Человек, с которым был я нежен!

Подменив по старому обычаю

Речь живую проповедью пресною

И при этом сохранив обличье

Женщины, и до сих нор прелестной,

Несмотря на шляпу старомодную

И ротонду, тронутую молью...

...Волюшку насилует свободную —

Смех и горе! — собственную волю,

Вовсе никакая не начетчица,

А ведь так и лезет вон из кожи,

Потому что ей казаться хочется

И еще на сотню лет моложе!

***

О, человек поникший,

Вслух рассуждать не привыкший,

Робкое существо,

Даже не ставший и рикшей

Сам для себя самого,

Но толкачом вагонетки,

Блещет в котором руда.

Не превращаясь в монетки,

Даже мелкие, никогда,

И как кристаллы соли —

В человекообразном столбе.

Едкостью поневоле

Блещешь лишь сам ты в себе!

***

О, есть еще люди, которым из старых одежд вылезать

неохота,

Как будто сейчас же лишатся почета, уюта.

Когда не наденут свою стародавнюю шляпу и древние