Золотые люстры

Последующие паромы в моей жизни запомнились бесконечной едой, этими ужинами а ля "шведский стол", когда прилавки с разнообразными блюдами соперничают по размерам с автомобильной палубой. Да еще паромы-карапузы в Норвегии, переправляющие через фьорды или доставляющие вас на острова и не имеющие ничего общего с понятиями шик, масштаб и сервис.

Наш с Лидой нынешний паром был плавучим сооружением среднего класса: вместительный, но без апломба. Каюту купили с окном: во-первых, для сестры за окном все в новинку, а во-вторых, мне не слишком нравится состояние, когда я не могу соотнести себя окружающим миром. Это не клаустрофобия, конечно, но что-то из этой серии: проплыть - проплыву, но без удовольствия. Однажды мне пришлось ночевать у подруги, живущей в мансарде. Очень славная квартира с окнами в крыше. Лежа в кровати, можно любоваться звездами - мечта! Но мне было немного не по себе: не хватало окна на улицу, чтобы видеть движение жизни вокруг.

Итак, каюта радовала. Не без помощи пары бокалов вина постепенно улегся стресс от пропажи кошелька, поиска нужного причала, парковочных переговоров на автомобильной палубе с здоровенными, чумазыми матросами в усах и лапландских косах. Сестра по-домашнему достала ночнушку, халат, удобные тапочки, развернула из пакетиков ложечки с кружечками и заботливо продезинфицировала стульчак туалета настойкой календулы. Путешествие за люстрами началось с несомненным комфортом!

Трассы и тропы Германии

Германия находилась в полном смятении по поводу разгулявшегося братца-месяца Мая. Какие-то бескрайние, желтые от мелких душистых цветов, поля, сравнимые по масштабам со сказочными маковыми полями, усыпляющими путников из "Волшебника Изумрудного города", тянулись через страну. Только эти не усыпляли, а дразнили и бередили - приходилось останавливать машину, опускать стекла и вдыхать, вдыхать этот веселящий дурман, который тут же заполнял каждый уголок внутри машины! А неведомые деревья в цвету валились на дорогу из каждого деревенского палисадника. Да! Я с самого начала дала слабину: съехала с трассы на просёлок и запетляла между деревень. О, их красота стоила того! Лида знала, чем меня зацепить, уговаривая не мчаться, а наслаждаться - та еще гедонистка!

Мы с сестрой в глубине души тревожились за предстоящие впечатления от Германии. Побаивались плотного потока немецкой речи: нам казалось, что она будет терзать слух, досаждать нам отталкивающими ассоциациями с фильмами войне, на которых выросло наше поколение. Настрой на воспоминания о войне сопутствовал нам в этой поездке еще и потому, что папа попросил нас заехать в Веймар, где погиб его старший брат, и отыскать его могилу. Однако, несмотря на негативные предубеждения, Германия, наоборот, дарила лишь светлые впечатления. Все эти деревенские пряничные домики отсылали в детство, к братьям Гримм, к сказкам. Весна восхищала. Немецкий язык в обычной жизни, без военных команд и окриков, оказался очень красивым и мелодичным. Вместо ожидаемой густой застройки и перенаселенности в этой развитой европейской стране, мы ехали по нескончаемым полям и лесам с пронзительно чистым воздухом. А крупные города мы объезжали.

Конечно, мы ехали не только проселками, но и знаменитыми немецкими скоростными магистралями. Я очень люблю быстро ездить. У меня мощная турбированная машина. Но, когда в разрешенном месте я разогналась и помчала со скоростью 220 км в час, местные ребята на своих местных ауди делали меня, как заяц черепаху! Вот ты гордо летишь в левом ряду, восхищаешься своей наглой скоростью, и в это время сзади на тебя в одно мгновение наезжает безбашенный абориген и начинает мигать тебе фарами! Знаете, когда в Питере на КАДе тебе на хвост садится какая-нибудь редкая истеричная бээмвэшка и требует сойти с левого ряда, я легко это делаю, потому что скорость в этом случае не больше 150. Но когда ты едешь со скоростью 220, и тебе трассируют в спину дальним светом каждые пять минут, поверьте, перестраиваться не так уж и легко, и чувство у тебя при этом пренеприятное! В общем, я бесславно сошла с левого ряда, поехала себе скромненько 190, а мимо, как самолеты, пролетали законопослушные и добропорядочные немцы. И вот о чем я подумала: видимо, такой адреналин просто необходим этим слишком правильным немецким гражданам - все-таки разрядка! Аналогично обстоит дело с разрядкой у чопорных англичан: по субботам они позволяют себе напиваться в пабах до состояния, которое иногда тоже может выглядеть чопорным, но на самом деле человек просто плотно держит рот закрытым, чтобы не блевануть (сорри!). Также, я замечаю, что сдержанные в обычной жизни люди (как, например, я), предпочитают быструю езду. А люди эмоциональные, взрывные (как, например, мой муж) ездят аккуратно и не спеша. Похоже, в той или иной манере езды отражается ежедневное эмоциональное опустошение или голодание.

У нас была не музейная поездка, надо было поспешать: звон люстр "стучал в мое сердце". Поэтому, приехав в Веймар, мы оставили в покое тени Гете, Шиллера, Баха и Ницше (а неплохой там вызрел коллектив знаменитостей, жаль, что пришлось торопиться!) и занялись главным делом: поиском могилы папиного брата. Папа рассказывал, что наша бабушка (их мать) раньше истово верила в Бога, несмотря на все запреты советской власти. У нее умер маленький ребенок, потом война, муж пропал без вести, и она осталась с тремя сыновьями одна. Страшная колхозная пахота того времени: ни денег, ни паспортов (без паспорта не уедешь из деревни), ни мужчин, которые могли бы взять на себя хоть часть тяжелого крестьянского труда. Только три сына. Старший был основным добытчиком, ибо сумел еще мальчишкой устроиться на работу кочегаром за деньги, а не за трудодни. Средний, наш отец, практически ребенком ходил один в лес на охоту, рыбачил, работал на своем огороде - тоже кормил семью. А мать изматывалась на колхозных полях и просила у Бога милости.

В сорок девятом старшего призвали в армию и отправили служить в Германию, в Веймар. Там было чем заняться: после войны на месте Бухенвальда сделали лагерь НКВД для интернированных. И вот, мать получает из военкомата похоронку: ее старший сын, ее надежда и опора, ее жалость и любовь - погиб в Германии, погиб через пять лет после окончания войны! Три дня, страшные три дня, она голосила, была как безумная. Она сорвала со стены старую семейную, намоленную не одним поколением, икону. С тех пор икону никто не видел, а наша бабушка больше никогда не молилась и не ходила в церковь - не могла простить Богу, что позволил убить ее сына... после войны... И она никогда так и не смогла побывать на могиле сына, хотя прожила долгую жизнь. И никто из семьи не смог. Теперь же, мы, две племянницы, неведомые нашему дяде при его жизни, оказались единственными из семьи, кто добрался до города, в котором где-то была его могила.

Что значит - избирательное восприятие! Цель нашего приезда в Веймар предопределила наши впечатления от этого города. Уже с момента начала знакомства, только развернув карту Веймара, я изумилась местным раскидистым кладбищам и подробной информации о них. Да, кладбища старые, да, именитые могилы: да, Гете и прочие великие... Но, мало ли захоронено великих в других городах?! Нигде я не подмечала представления кладбищ как основных городских достопримечательностей. Приехав вечером, мы пошли прогуляться. В глаза то и дело бросались витрины с элегантными туалетами для похоронных церемоний: дамские траурные шляпы с черными вуалями, безукоризненные скорбные костюмы, черные галстуки и перчатки. Видимо, кладбища Веймара имели популярность, и похороны тут отличались особым шиком! Или это призрак Мефистофеля не покидает этих мест с тех пор, как Гете написал своего Фауста, и вселяет в местную публику трепет по отношению к атрибутам проводов на тот свет?... Что бы то ни было, но городок не отличался безмятежностью. Под суровыми взорами статуй двух великих поэтов, призывающих тебя обратить свои мысли к вечности, мы - присмиревшие - вернулись в отель.

Утром, быстро обойдя территорию самого знаменитого кладбища Веймара, мы сориентировались, что это не то место, где хоронили советских солдат. В папиной записке значилось: Бельведер, старое гарнизонное кладбище, ряд..., номер... Смотрю в карту: бульвар Бельведер недалеко. Бульваром назывался целый парк, вытянутый вдоль улицы. Парк источал всевозможные цветочные ароматы с многочисленных клумб и качал кронами старинных и очень красивых деревьев. Люди (пожилые, конечно, молодые только пожимали плечами) указали нам дорогу к советским военным захоронениям. Они находились в парке за оградой, но калитка была не заперта.

Ограда чем-то напоминала супрематические фигуры русского авангарда, правда, без разгула цвета: черные, с красными звездами. Попробую описать: безжалостные, схематичные, очень геометричные штыки по краям, дальше, на больших воротах - к ощерившейся красной звезде, как к вершине, сходились не то штыки, не то пароходные лопасти, не то острые длинные плечи какой-то адской зубчатой передачи. Калитка декорировалась серпом и молотом, которые смотрелись не столько сельхозинвентарем, сколько страшным холодным оружием: какими-то секирами... И была во всей этой графичной композиции очень сильная энергия, чуть ли не энергия музыки "Время вперед!", нет, скорее, даже не энергия, а агрессия - вот что это было! И первое мое чувство - это желание откреститься от этих символов, от этой страны, так все это диссонировало с красотой и умиротворенностью старого парка!

Но вот мы зашли за ограду, и эмоции вмиг перевернулись. Душу защемила память о войне, жалость к погибшим солдатам, к "нашим"... Мы стали искать могилу дяди. Памятные вертикальные плиты были однотипные, под каждой плитой покоилось по шесть солдат. Некоторые надписи не имели фамилий или фамилии путались с отчеством, припоминаю что-то, вроде "Ивановна Таня". Возможно, учет вели уже немцы, или наши солдаты из каких-нибудь далеких национальных республик. У краткой надписи "Наденька" сами собой полились слезы. И даты смерти: сорок пятый, сорок пятый, сорок пятый... Наш дядя погиб в пятидесятом... Мы обошли и осмотрели каждую надгробную плиту, но знакомой фамилии не нашли. Какая чертовская несправедливость: несмотря на прошедшие шестьдесят пять лет все-таки добраться, оказаться здесь и ничего не найти! Мы почувствовали отчаянную беспомощность, поникли духом и вышли, затворив за собой калитку. Группа японцев, хохоча о чем-то своем, целилась ультрасовременными фотогаджетами в надгробия ушедшей навсегда, страшной, беспощадной к своим, натерпевшейся и настрадавшейся страны СССР...