Золотые рыбки или Отец мой славный

Камомий. Да, когда мне было шесть лет, мы хорошо проводили время.

Антуан. Потом ты ушла в себя.

Камомий. Всё в доме летело кверху тормашками. Это был вальс, циклон. Мне нужно было куда-нибудь деться.

Антуан. Я был чудовищем, это правда, но мать твоя тоже была невыносимой, ты должна же это признать!

Камомий. Может быть, но я больше не могла выбирать. Меня, папа, всю внутри перекручивало. Так что я сделала выбор. Жерар Куртпуант. Метр 80, красивый прямой нос, глаза одновременно глубокие и пустые, три завода… родители, как в семейных хрониках газеты «Фигаро»). Вот и всё. Это не хуже, чем что бы то ни было другое, так что нечего к этому возвращаться. Ну что она там застряла, эта швея!

Антуан. Возвращаясь домой, я нёс тебе на закорках долго-долго… я чувствовал твои маленькие тёплые ляжки, лёгкий вес, и, тем не менее, ты становилась всё тяжелее… Я был слоном царицы Савской, а ты срывала с деревьев, мимо которых мы проходили, листья, чтобы отгонять мух от моего хобота.

Камомий. Наверное, это было утомительно. Теперь ты, наконец, можешь поставить меня на землю.

Торопливо входят портнихи. За ними следует Шарлотта, одетая дамой, с сатиновом облегающем платье и в большой шляпе.

Портниха. Вот фата и цветки померанцевого дерева! Вы будете великолепны, как ангел, мадмуазель Камомий!

Шарлотта. Натурально, ты ошибся адресами! Шёвейарды совсем не получили приглашений (Марья-Магдалена только что позвонила мне с лёгким упрёком), а Равашоли, которых я вовсе не собиралась видеть, получили целых два! Твой метрдотель заявился с панарицием на полпальца, вот такой нарыв! Пожалуйста тебе, твои рекомендации известных домов! Так что ленч, чувствую, будет катастрофическим. Цветы для украшения комнат едва живы, нужно брать у гостей, которые, конечно, их с усмешкой узнают. А человек, занимавшийся прокатом машин, заявляет мне утром по телефону, что на Кадиллак рассчитывать нечего! Так что повезём нашу дочь замуж в Шевроле. Ты заявишься к этим чванливым Куртпуантам, вроде, известный драматург, к которому весь Париж ходит, а выясняется, что ты способен устроить всего-навсего провинциальную свадьбу! А тебе хоть бы хны, ты, как всегда, спокойный и радостный, безразличный ко всему, от всего свободный.

Она перестаёт говорить и смотрит на Антуана, который начинает потихонечку горбится. Она кричит.

Что ты делаешь? С тебя упадёт цилиндр! Ты себя нехорошо чувствуешь?

Антуан(спокойно склонившись). Я чувствую себя превосходно.

Шарлотта. Но… ты что, теперь хромаешь?

Антуан. Только самую малость.

Слышно, как с улицы доносится гудок автомобиля.

Шарлотта(подбегая к окну, пронзительно кричит). Бог мой, первый автомобиль подкатил. Это Пепаны дё Монмашу! Они привезли с собой бабушку (Она квохчет, схватившись за сердце, готовая вот-вот упасть в обморок.) Графиня дё Монмашу, урождённая Дрейфус уже приехала, а мы ещё не готовы! (Кричит и мечется по комнате, как сумасшедшая.) Перчатки! Перчатки мои! Мои перчатки! Куда я дела перчатки? Я не могу принимать без перчаток!

Антуан(пробует несколько положений тела, оставаясь, между тем, немного горбатым). Я выполню мой отцовский долг до конца. Я пойду встретить графиню дё Монмашу, урождённую Дрейфус собственной персоной!

Шарлотта(борясь с перчатками, которые она, наконец, разыскала). Ох, уж эти перчатки! Перчатки! Я никогда в них не влезу! Это опять твоя вина, ты уговорил меня взять слишком тесные! Не нужно тебя никогда слушать! (Визжит и старается, больше не понимая, что говорит.) Нужен тальк! Нужен достойный метрдотель. Нужен Кадиллак. Врача позовите, со мной сейчас сделается нервный припадок!

Появляется, как вихрь, Адель, наряженная по случаю праздника, несёт новую трагическую весть…

Адель. Опять Кислюк, мсье! Он на себя не похож, одет, как бродяга, я его приняла за дворника! Он велел спросить мсье, почему мсье не пригласили его на свадьбу. Опять он устроит вам сцену, мсье, в такой день!

Антуан(с мягкой улыбкой). Ну, это ещё ничего!

Адель. Хотите, я жениха моего позову, он пришёл на кухню посуду помогать мыть. Мой жених — парень крепкий, он пожарник. Кислюк не сможет его разжалобить, мой-то — бывший сирота, воспитанный в детском доме и в десять раз больше выстрадал, чем этот самый. (Кричит вне себя.) Правда! Мне вас так жалко, мсье, смотреть на вас, как все вас мучают! Не всё же и вечно по ихней вине. Чёрт возьми!

Шарлотта(всё ещё борясь со своими перчатками, визжит). Адель! Вы где себя воображаете? На кухне!

Антуан. Да нет же. Ты прекрасно видишь, что она тут, в гостиной. (Обнимает Адель.) Какая ты добрая! Это, кстати сказать, самое редкое качество!

Шарлотта(в окно). Пепаны дё Монмасшу вошли! Лакей с шофёром несут на руках парализованную графиню, а мы ещё не спустились! В глазах Парижа мы пали! Что ты делаешь, чудовище, вместо того, чтобы спускаться немедленно вниз? Срочно!

Антуан. Есть дела более неотложные, я целую нашу прислугу Адель!

Адель(краснея). Ах, мсье! Прямо на глазах у мадам!

Антуан(выпрямляясь, весело кричит). Именно! Да в обе щёки! Перед всем светом!

Шарлотта(вне себя, извиваясь в борьбе с перчаткой). В день свадьбы дочери! В семейном-то доме! Вот он истинный вкус греха!

Антуан. Нет, то живительная влага.

Шарлотта, стараясь из последних сил и извиваясь всем телом, пересаживается на кровать, и вдруг выпускает страшный вопль, распоров перчатку снизу доверху.

Шарлотта. Всё, она лопнула! Ты доволен? Вот, чем ты хотел, чтобы всё закончилось, садист!

Рыдая, Шарлотта падает. Антуан, сделав фатальный жест, выходит, в то время как Камомий, которая продолжает невозмутимо, как идол, стоять в центре сцены, бросает ему вслед холодно из-под фаты, наконец, прилаженной ей на голову.

Камомий. В день моей свадьбы, папа, мы неплохо провели время, не правда ли?

Внезапно свет гаснет. Потом опять зажигается, немного белёсый. Кровать исчезла, но сцене стоит только маленький столик, за которым сидит горбун с карандашом в руке, перед ним на столе лежит дело. Он допрашивает Антуана, который сидит перед ним. Подальше находится другой столик, за которым спиной сидит персонаж, которого мы не можем узнать, он одет во что-то вроде военной обмундировки, печатает на машинке. На руках у них трёхцветные повязки. Сначала слышно, как печатает пишущая машинка. Когда она прекращает стучать, горбун возобновляет допрос.