Золушка в шоколаде

Главврач-энтузиаст был атеистом и материалистом. Всякие рассуждения, типа «их наказали за прегрешения в прошлой жизни» или «на все Божья воля», Иван Васильевич в расчет не принимал. Он считал, что дело в химии – грубо говоря, мозг умалишенных недополучает каких-то веществ, отсюда и сбой.

Всю свою жизнь Иван Васильевич искал лекарство от шизофрении, но так и не нашел его. Экспериментировал доктор много, его больные глотали ударные дозы витаминов, принимали всякие препараты, основная масса которых не была официально зарегистрирована. В Советской стране настороженно относились к гомеопатии и народной медицине, а Иван Васильевич не чурался их, охотно использовал травы, пиявок и прочее. Олимпиада Михайловна старательно помогала мужу.

Знали ли родственники душевнобольных о проводимом, мягко говоря, экспериментальном лечении? Это самый пикантный вопрос. Изучая ситуацию, Костин пришел к не украшающим главврача выводам: по большей части близким не сообщали ничего. А в приюте, где в основном оказывались брошенные дети, которых родители попросту сбагрили государству, и спрашивать было не у кого. Мучила Ивана Васильевича совесть, или он спокойно говорил себе: «Я занят благородным делом, ошибки на пути неизбежны», – мы теперь не узнаем никогда.

Доподлинно известно одно: за пару лет до смерти исследователю показалось, что он нашел панацею. Несколько практически безнадежных больных после курса инъекций разработанных им препаратов не то чтобы выздоровели окончательно, но обрели адекватность и отправились домой. Одна беда – у замечательного лекарства имелось сильное побочное действие. Человек, получивший первый укол, начинал испытывать недомогание, схожее с начинающейся простудой: ломило тело, появлялись насморк, кашель, подскакивала температура. Если инъекции продолжались, больной терял сознание и впадал в кому. Даже Иван Васильевич, знавший об эффекте комы, каждый раз пугался, увидав бездыханное, ничего не ощущающее тело, чего уж тут говорить об обычном враче, даже и не предполагающем о существовании такого лекарства.

Дальше и вовсе творились чудеса. Спустя пять, шесть, семь дней, в зависимости от своего физического состояния, больной приходил в себя… и становился почти разумным человеком. Но подобное случалось с одним из десяти. Что происходило с остальными? Они тоже возвращались из небытия, но им делалось намного хуже, чем до начала лечения. Люди превращались в роботов, легко управляемых, выполняющих любые приказы, вплоть до абсурдных. Чувство самосохранения у них начисто отсутствовало. Иван Васильевич мог предложить человеку прыгнуть с башни без парашюта, броситься под поезд или голым пройти по городку, приказ был бы выполнен немедленно. И вот что интересно: у человека сохранялись его прежние навыки. Грубо говоря, если некий мужчина до начала курса инъекций умел ходить по проволоке, то, приняв лечение, он начинал по ней стремительно бегать.

Иван Васильевич понял, что стоит в шаге от великого открытия. Неизвестно, знал ли психиатр о зомби – бедных африканцах, которых колдуны превращают в покорных рабов жестоким образом: сначала жертву опаивают снадобьями, затем устраивают похороны, зарывают гроб с беднягой в землю. Последняя процедура преследует сразу две цели. Во-первых, и соседи, и родственники пребывают в глубочайшей уверенности, что близкий им человек умер, а во-вторых, под землей с личностью происходит нечто совсем уж странное, из гроба колдуны вытаскивают абсолютно покорное, аморфное существо, готовое на все. Зомби способен не есть сутки, он не испытывает ни голода, ни жажды, ни усталости, ни злости, словом, никаких чувств. А еще лишенный души человек – замечательная рабочая сила, исполнительная, мгновенно подчиняющаяся хозяину. Вот у Ивана Васильевича и получались девять таких зомби и один почти нормальный человек.

Врач пораскинул мозгами и решил добавить в лекарство еще одну составляющую. Обновленное средство сначала попробовали в приюте. Олимпиада Михайловна сделала уколы десяти ребятам и ушла спать, дети тоже спокойно задремали. Вот только утром никто из них не проснулся. Инъекции убили маленьких пациентов.

Дело ухитрились замять, кончину воспитанников объяснили трагической случайностью. Якобы садовник, травивший грызунов, забыл на скамейке банку с отравой, а больные детки, оставшиеся временно на прогулке без присмотра, заинтересовались яркой банкой, открыли ее и наелись ядовитых «конфет». Версия была шита белыми нитками, но скандала не хотел никто: ни Иван Васильевич, ни московское начальство. Шум могли поднять родители детей, однако у погибших сирот защитников не имелось. Но тем не менее совсем избежать неприятностей не удалось. Из столицы прибыла комиссия, по двухэтажному дому, в котором жили сотрудники научного центра, стали бродить разнообразные слухи. Правду о произошедшем знал узкий круг людей: естественно, сами Иван Васильевич и Олимпиада Михайловна, кроме них непосредственными участниками событий были любимая аспирантка профессора Жанна Калиоповна и еще пара медиков. Эта группа людей крепко держала язык за зубами, сплетни ползли от тех, кто никогда не имел дела с «волшебными» уколами. И, как водится, народ нес чушь. Одни уверяли, будто Иван Васильевич специально отравил детей, чтобы получить больше места для научного центра.

– Он в свободных палатах хочет лабораторию сделать, – на полном серьезе утверждала одна из санитарок.

– Ой, нет, – возражала другая, – хотел новеньких взять, а куда их класть? Этих-то уже поизучал, в голове у них поковырялся, вот и того самого…

– Дуры вы, девки! – вступала в разговор третья. – Его родители попросили. Собрались, скинулись и заплатили. Надоело им про инвалидов думать.

– Во сказала! Да матери их давно бросили! – кидалась в бой четвертая.

Дом гудел, словно растревоженный улей. Высказывая самые дикие предположения, люди сходились в одном: за глухим забором творится страшное. Одним словом – жуть.

В конце концов комиссия уехала, Иван Васильевич остался на своем посту, но, похоже, Господь решил лично покарать профессора. Иван Васильевич скоропостижно умер. Олимпиада стала вдовой, а в научном центре началась чехарда со сменой начальства. Сначала на освободившийся трон сел заместитель покойного главврача Семен Михайлович, но не прошло и полугода, как он скончался от инсульта, вакантную должность заняла профессор Райкина. Она процарствовала почти двенадцать месяцев, сломала шейку бедра и выбыла из игры. Просторный кабинет обрел нового хозяина, Льва Гудкова, но и с тем случилась беда – рассеянный врач попал под электричку. После его кончины место главврача предложили Эсфири Зальцберг, но ученая дама отказалась. Сначала она вяло бормотала что-то о детях и муже, которые не захотят, чтобы она пропадала на работе, а потом призналась честно: «Боюсь. Кто в научном центре руководить начинает, плохо заканчивает, проклятое место».

У дурной славы быстрые ноги, мнение Эсфири Зальцберг разделяли многие, поэтому несколько месяцев в михайловском центре царила семибоярщина. Вроде за больных отвечали завотделениями, а вроде и нет. Даже исполняющим обязанности главврача, так сказать, временным королем, никто становиться не хотел.

От полной безнадежности высокое московское начальство пошло на невиданный шаг – предложило пост руководителя молодой, малоопытной Жанне Калиоповне, а та с радостью согласилась.

Первым делом Жанна выгнала местных баб, работавших в «жути» санитарками. Она попыталась даже выселить их из двухэтажного дома, но потерпела неудачу. Зато Олимпиаду Михайловну из служебной квартиры выперла легко, переселила жену своего научного руководителя и благодетеля вниз и уволила из научного центра. Поводом послужило пьянство Олимпиады – то ли вдову мучила совесть, то ли она тосковала по умершему мужу, но Липа стала крепко закладывать за воротник и пару раз проспала, опоздала на работу. Последующие годы еще сильнее развели Олимпиаду и Жанну. Первая скатывалась по наклонной плоскости, ее непутевая дочь, говорят, стала проституткой, двое внуков жили с бабкой, и подчас и мальчикам, и старухе было нечего есть. Жанна же стремительно поднималась вверх. Научный центр даже во время перестройки не закрылся, больных в нем хватало. Где в смутные годы Жанна Калиоповна ухитрялась добывать продукты и лекарства, не знал никто, но дела в клинике шли отлично. Врачи теперь были исключительно москвичами, медсестры тоже, и даже технички приезжали из столицы, михайловским жителям вход за глухой забор был заказан.

Спустя некоторое время в «жути» открылось платное отделение, на воротах появилась вывеска «Счастливое детство» и площадка перед въездом стала напоминать парковку около пафосного магазина – сплошь иномарки, из которых выходили люди в дорогой одежде. Кто-то привозил детей на ежедневные занятия, кто-то оставлял на пятидневку. Через год платное отделение появилось и для взрослых.

Жанна Калиоповна в кратчайший срок возвела для себя двухэтажный особняк прямо на территории научного центра, но квартиру не сдала. Зачем ей были нужны апартаменты в полуразвалившемся доме, никто не знал, главврач никогда в них не ночевала, но тем не менее служебная площадь числилась за ней.

Наверное, Жанна Калиоповна зарабатывала большие деньги, но упрекнуть ее в воровстве у больных язык не поворачивался даже у оголтелых сплетниц из некогда элитного здания. Сумасшедшие, живущие на попечении государства, похоже, не бедствовали. Жанна Калиоповна приобрела автобус, и иногда наиболее адекватный контингент куда-то ездил. Обитатели дома номер тридцать два лишь вздыхали, глядя, как люди усаживаются в новенький «Икарус».

– Пальто у них лучше наших будут, – отмечала Коростылева, – обувь крепкая, и на голодных они не похожи.