Зомби Апокалипсис

НА САМОМ ДЕЛЕ МЕСТ УЖЕ НЕТ, И ВЫ, СКОРЕЕ ВСЕГО, ВСЕ РАВНО СДОХНЕТЕ. ТАК ЧТО МОЖЕТЕ СПОКОЙНО ОСТАВАТЬСЯ ЗДЕСЬ И ПОМЕРЕТЬ.

Снова черный экран; потом – замедленная запись взрыва моста Триборо, во все стороны разлетаются тела.

Джолин: Текст появляется после каждого видео. Не знаю, правда ли это – то ли армия перешла к плану Б и собирается бомбить Манхэттен, то ли у кого-то извращенное чувство юмора. Я лично уверена, что на нас сбросят бомбу. Только не знаю, осталось ли на самом деле время убраться из Нью-Йорка или нет.

Камера показывает улицу за экраном. Вокруг бесцельно бродят неуклюжие фигуры.

Джолин: Они были здесь, когда я проснулась. Не знаю, учуяли они меня или других живых людей поблизости, где бы те ни скрывались. Все может быть. Но я слишком устала. И слишком устала от своей усталости.

Камера поставлена на стол, нацелена по-прежнему на толпу на Таймс-Сквер.

Джолин (чуть со стороны): Все-таки не думаю, что сержант мне приснился. Думаю, я это видела. Ладно, значит, прямо под подбородок.

Выстрел.

Камера продолжает работать еще сорок пять минут, пока не кончаются батарейки.

(КОНЕЦ ФАЙЛА)

Записка, прикрепленная к пакету:

(подпись неразборчива)

Тони!

Ты прав.

Помирать, так с музыкой.

Скажи пилотам

«по коням».

(Из компьютерных записей Уильяма Хэлловэя. Имя папки: «Рассказы в работе»)

САМОЕ ДЛИННОЕ РАССТОЯНИЕ МЕЖДУ ДВУМЯ ТОЧКАМИ

Уилл Хэлловэй

Я не отправился на луну, я отправился много

дальше – ибо время есть самое длинное расстояние

между двумя точками.

Теннеси Уильямс (1911 – 1983).

Стеклянный зверинец

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ МОЕЙ МАТЕРИ были долгими, неподвижными, как постельное белье в пустой комнате, и безмолвными, как пыль, оседающая на ненужной мебели.

(Дневник Джеффри Вильсона – запись от пятницы, 7 июня)

Пятница, 22:08

Днем из Нью-Йорка позвонила мама. Говорит, дела там не слишком хороши, с этой их чумой, – которую называют «погибелью», что, по мне, звучит очень уж зловеще: назвали бы, допустим, «приобщение», хотя, кажется, это уже было где-то использовано. Может, «большая хворь», как в том старом фильме с Богартом. Все равно люди с «погибелью» бродят по Манхэттену, откусывая у других людей шматы мяса. Мне все еще трудно в это... Так, пришла Лиф. Отправилась в спальню, включила свет. Думаю, она посмотрела сюда – у меня тоже включен свет, горит лампа на столе, за которым я пишу. Уверен, она знает, что я здесь. Подошла к окну, открыла форточку. Взялась за занавеску. Ну-ка посмотрим... Да, теперь я уверен. Она задернула занавески, но правая проехала чуть дальше, чем надо, так что у стены осталась незакрытая полоса, и я по-прежнему вижу комнату Лиф. Правда, саму ее сейчас не вижу. Может, она пошла в ванную или еще куда. В любом случае папа сказал, что мама вернется, как только сможет, не станет задерживаться в Манхэттене. В новостях и газетах только и твердят об «окончательном решении». Когда я спросил папу, что это такое может быть, он замялся и сказал, что они собираются огородить Нью-Йорк, как в том фильме Карпентера [55] , но я, же не дурак. Пускай мне всего четырнадцать – ну, исполнится через месяц, – но я знаю, что собираются бомбить Манхэттен, как Лондон. Лиф вернулась в комнату. Господи боже! На ней только лифчик и короткая юбочка. Лифчик... Так, меня позвал папа. Он уходит. Это хорошо. Возвращаюсь к приятному. Лифчик голубой, светло-голубой, насколько я смог разглядеть. Юбка белая, а может, кремовая. Только что Лиф расстегнула молнию и уронила юбчонку на пол. О боже – трусики в тон, крохотные такие. Лиф стоит прямо перед незадернутой частью окна, складывает юбку. Тщательно так. Теперь она повернулась – ого, вот это задница! – и подошла к стулу. Просто положила юбку на стул. Надо взять папин бинокль и держать его у себя в комнате. Нет, он захочет знать, где бинокль. Хотя опять-таки нет, слишком он озабочен «погибелью», чтобы беспокоиться о каком-то бинокле. Лиф только что поправила занавеску. Интересно, может, она заметила меня, лежащего на столе, прижавшись носом к стеклу. Надеюсь, нет. Нужно начать новый рассказ. Надеюсь, останется мир, в котором я смогу писать. Это будет рассказ о зомби – так их называют... тех, кто болен «погибелью»: зомби. Наверное, это будет история о коммивояжере крупной компании, подхватившем «погибель» и принесшем ее в маленький городок. Назову, допустим, «Торговец «погибелью»». В окне Лиф никакого движения. Продолжение завтра.

55

Джон Карпентер – известный режиссер фильмов ужасов; имеется в виду фильм «Побег из Нью-Йорка», по сюжету которого район Манхэттен города Нью-Йорка превратился в конце ХХ века в изолированную зону, в которую помещают опасных преступников.

(Запись на кассете в диктофоне Джеффри Вильсона – часть первая)

Так, значит, рассказ. Называется: «Что-то немертвое идет сюда». Значит, «Что-то немертвое идет сюда» Джеффри Дугласа Вильсона.

(Кашляет, прочищая горло.) Прежде всего, стоял июль, чудесный месяц для маленького городка.

Занятия в школе закончились, и до наводящих ужас сентябрьских дней оставалось целое лето. Но мало кто в городе улыбался. Честно говоря, год выдался неудачным повсюду и тем более в городишке Кайахога-Фоллс, штат Огайо, что в предместье Акрона и Кливленда, радости и гордости округа Саммит.

По данным переписи двухтысячного года, число жителей Кайахога-Фоллса чуть-чуть не достигало пятидесяти тысяч. Шесть лет спустя их стало уже около пятидесяти тысяч четырехсот, и большинство из них были добрыми людьми, людьми богобоязненными. И отцы города желали, чтобы так все и оставалось. Так что мэр Робарт расставил на всех входах и выходах городка ополченцев. Добровольцы патрулировали и Национальный парк долины Кайахога – длинная тонкая цепь суровых мужчин с ружьями и мачете, не боящихся пользоваться ими. Получается, вышел за пределы – там и оставайся. Немногие храбрецы решались поступить так, набив пикапы и грузовички самым необходимым. Но суть в том, что немногие вещи люди полагали теперь необходимыми, кроме собственного здоровья.

И хотя Кайахога-Фоллс считался очень здоровым и безопасным местом, соблазн вырваться за пределы городка был слишком велик, и многие решались рискнуть. Беда в том, что этим жарким летом большинство городов окружили себя кордонами, точно так же как Фоллс. И вот славные здоровые люди, покинувшие безопасность родного жилья, внезапно обнаруживали, что оказались чужаками в собственной стране, и не важны были ни цвет их кожи, ни их религия, ни сексуальные предпочтения – им не были рады нигде.

Джефф? Джефф, ты там, наверху?

Ладно, на сегодня все.

(Из компьютерных записей Уильяма Хэлловэя. Имя папки: «Рассказы в работе»)

КОНЕЦ НЕВИННОСТИ

Уилл Хэлловэй

ЗАНЯТИЯ В ШКОЛЕ ЗАКОНЧИЛИСЬ, и до наводящих ужас сентябрьских дней осталось целое лето.

(Письмо от руки, обнаруженное в ящике письменного стола Джеффри Вильсона)

Дорогой Джеффри.

Ты читаешь письмо, потому что меня нет сейчас рядом с тобой, чтобы сказать эти слова самому. Сожалею, но, как нам известно, такое случается. Смерть и налоги, мальчик мой. Как я завидую тебе, что ни то ни другое не играет значительной роли в твоей жизни, по крайней мере, до сегодняшнего дня не играло. И вот за это – прости.

Ах, слова... какое удовольствие они дарили мне долгие годы. И, похоже, такое же удовольствие они будут дарить и тебе. Как жаль, что меня уже не будет, чтобы увидеть это. Но не грусти. Кто ведает, что ждет нас там, за поворотом. Знаешь, должен сказать, я преисполнен воодушевления.

А еще меня воодушевляет то, что, по крайней мере, один член нашей варварской семейки собирается продолжить великую традицию текстосложения. Твою мать никогда не интересовало искусство, она предпочла зарыться с головой в книги с формулами и уравнениями. И отец твой такой же. Никто из них не способен оценить волшебство шелеста ветра в листве, порхания птицы в небе, аромата свежеподстриженных летних лужаек... волшебство, которое не объяснят и не растолкуют никакие учебники, А пониманию или даже этого волшебства нельзя научиться и нельзя научить. Оно просто там, в твоей душе, в каждом вдохе. Или его нет. Мы знаем – в тебе оно есть. Я всегда это знал.