Зона бессмертного режима

– Глупости, – хмыкнул Бродов и показал на Веню, валявшегося на полу среди корзин со змеями. – Вот он может. Как увидел тебя, так моментом врубил третью скорость. Космическую. Шарахнулся, как черт от ладана. Насиловать и не подумал. А ведь вроде бы не голубой.

– Да, он не голубой. Впрочем, и не человек уже. – Дорна взглянула на часы, хмыкнула в раздумье, и на ее лбу античной статуи прорезалась морщинка. – Ладно, у нас еще есть время. Ну-ка тормозни. – А когда «форд» остановился, она склонилась над Веней. – Открой глаза, подними веки. Я приказываю тебе открыть глаза.

Голос ее был тих, однако Бродов поежился, а Ахмад вдруг вздрогнул, словно от удара током, сел, взглянул и сразу же завопил, громко, страшно, на высокой ноте:

– И-и-и-и-и!

Красотку Дорну увидел. Так бешено кричат охваченные жутью люди, когда у них отрезан напрочь путь к спасению. Впрочем, нет, Веня вдруг замолк, рванулся, попытался было вскочить, однако сразу же как подкошенный упал, скорчился в позе эмбриона и затих. Это Дорна изящно и с напором приголубила его ногой, наклонилась, взяла за горло и посоветовала с улыбкой:

– Лежи, мурзик, лежи, не дергайся, а то яйца оторву. Вот так, так, молодец. – Она не сразу отпустила бедолагу, неспешно отошла, с брезгливостью вытерла руки о шорты. – А теперь расскажи нам, что ты знаешь о «пришлых»? Кто они?

Она не договорила – Ахмад дернулся, выгнулся дугой, изо рта у него пошла кровавая пена, а глаза превратились в две вывалившиеся, тускло отсвечивающие ледышки – в них уже точно не было ничего человеческого. Мгновение – и рука его, нащупав крышку, судорожно нырнула в корзину с коброй. Хорошо прогревшейся, полутораметровой гадиной, которая, сколько ее ни дрессируй, сколько ни играй на сумаре, так и останется рожденной для убийства. Тело ее развернулось смертельной пружиной, вскрикнул ужасно ужаленный Ахмад, Дорна, не мешкая, запечатала корзину и вернулась в кресло рядом с Бродовым.

– Ну все, финита ля комедь, концерт на бис окончен. Поехали.

На человеческое тело, бьющееся в агонии, она даже не взглянула.

– Он что, умрет? – осведомился Бродов, порывисто вздохнул и почему-то так резко дал по газам, что шины завизжали. – Отвечай, гуманистка. Ты же у нас все знаешь наперед, радетельница единения прогрессивного человечества.

Такое презрение к человеческой жизни он видел у женщины впервые.

– Клеопатра умерла, а он что, особенный? – Дорна усмехнулась, повела плечом и почесала круглое точеное колено. – Сейчас после начальной краткой фазы возбуждения будет наблюдаться прогрессирующее угнетение функций ЦНС, развивающееся на фоне ослабления дыхания. Мурзик станет вялым, апатичным, с заторможенными рефлексами, затем у него наступит патологический сон, во время которого резко ослабеет тактильная и болевая чувствительность. А умрет он от вялого паралича дыхательной мускулатуры, ведь тело у него совершенно человеческое. – Она на миг замолкла, сняла свои очки, и в голосе ее послышался звон острой стали. – Пойми, Дан, идет война. Невидимая, тайная, но жестокая и бескомпромиссная. Если ты или я попадем в лапы к тем, на кого работала эта тварь, мы будем умирать иначе – долго и мучительно. Очень долго.

Смотри-ка ты, первый раз назвала по имени, Даном, что-то это, наверное, да значило.

– Н-да? – хмуро отозвался Бродов, сдержанно зевнул и непроизвольно глянул в зеркало заднего обзора. – Значит, говоришь, мурзик? А вообще-то что это с ним? На первый взгляд похоже на зомбирование. Слушай, а мы не слишком разговорчивы? Машинка-то, она того, стучит.

– Ну, если тебе так проще, то пусть будет зомбирование [204] . – Дорна обернулась, глянула на Веню, тронула мизинцем писаную бровь. – А в плане разговоров не волнуйся. Наши очки не хуже вашей зажигалки. Никто никуда уже не стучит. Эти гниды, которые делают мурзиков из людей, уже утратили с нами радиоконтакт. В Багдаде все спокойно. Кругом полнейшая тишина. И здесь, – она резко отвернулась, – и там. Самое время вроде бы поговорить, вволю пообщаться, поиграть в вопросы и ответы. Только здесь, Дан, не игра, а война. И поэтому тебе лучше знать ровно столько, сколько нужно. Чтобы выжить. Ясень пень?

204

Зомбирование – массированная обработка подсознания человека, в результате которой он программируется на безоговорочное неосознанное подчинение приказам своего хозяина. Известны «жесткая» и «мягкая» методики, причем закодировать объект можно на что угодно: преступление, совершение какой-либо акции, убийство, самоубийство. Например, наводит на некоторые мысли тот факт, что с августа по октябрь 1991 года произошло 1746 загадочных самоубийств ответственных членов номенклатуры. Они вдруг с поразительной синхронностью решили выпрыгнуть из окна.

И она поведала о неких негодяях, подло манипулирующих бедными людьми – мастерски, умело, с невероятным цинизмом – для достижения своих подлых, низких, прямо-таки чудовищных целей. По существу, лихо, на всепланетном уровне загребающих жар чужими руками. Почему чужими-то? Да потому что и на них самих имеется управа, и не дай бог обнаружится их зловещий след. Кто такие эти негодяи, в чем их интерес, кому под силу дать им по шапке – не важно. Важно то, что ты, Бродов, им словно кость в горле, и они непременно постараются убить тебя. В общем, негодяи, и все тут. Прослушал краткий инструктаж и хватит. Для выживания достаточно. Вполне…

– Ну ты и конспиратор, блин. Все знаешь и молчишь, – заметил Бродов, уважительно кивнул, от давешнего пакостного его настроя не осталось и следа. – Ладно, последний вопрос к тебе. Невинный. Почему мурзик-то? Другого названия, что ли, не нашлось?

На душе у него было не то чтобы радостно – ясно, спокойно и конкретно. Да, сомнений нет, он попал в дерьмо, изрядное, планетарного масштаба. Плевать. Рядом с ним женщина его мечты, загадочная, страстная и отважная. Не верящая, похоже, ни в бога, ни в черта и не боящаяся ни того ни другого. За ней он готов и в огонь, и в воду, и в это самое… планетарного масштаба. Эка невидаль, не привыкать, если выживем, то уж отмоемся.

– А чем плохо название-то? В самый раз. – Дорна улыбнулась, но совсем не весело. – Мурзик, мурзилка, родственник Чебурашки. Желтое, аморфное существо вот с такими ушами и вот с таким хвостом. Делай с ним что хочешь. Вот как раз под колер этого драндулета. – Она похлопала по выцветшей торпеде, и в тихом голосе ее послышалась печаль. – А потом, ведь у мурзика весь энергетический спектр смещен в сторону желтого. Ничего своего – ни мыслей, ни желаний, ни эмоций. Живой говорящий труп с жестко заданной программой реализации. Ладно, – она взглянула на часы, – хорош болтать. Прибавь-ка лучше ходу, километра через три должна быть заправка.

– Слушаюсь, мэм. – Буров оскалился, покладисто кивнул и воровато глянул соседке на колени. – Все-то ты знаешь, все-то ты понимаешь. Интересно, откуда?

– От верблюда, – призналась Дорна, прищурила глаза и сдвинула колени. – Ты опять, негодник, за свое? Забыл? Меньше знаешь – легче умираешь. И давай смотри за дорогой. Не на отвлекающий фактор.

Километра через три действительно показалась заправка – колонки, кафешка, стоянка, лабаз, на редкость неухоженный, очень средних кондиций сортир. Форпост комфорта, мух и торжества цивилизации в безбрежном море рыжего песка.

– Паркуйся, Дан, заправятся без нас, – с ходу взяв командование на себя, распорядилась Дорна. – Давай вот сюда, в самый уголок. Чтобы никто не уволок. Ну вот и отлично, глушись. И выходи. Так, последний штрих. – Она легко поднялась, поправила челку и принялась вытряхивать из корзинок змей. – Так, так, так, вперед, вперед, вперед, с вещами на выход, с чистой совестью на свободу. Ну все. – Дорна вышла из фургона, захлопнула дверь, сняла свои рейбаны и посмотрела на Бродова. – Маяк работает, пусть приходят. Змейки будут рады общению. А ты двери-то запри, чтобы всяким там любопытным Варварам нос не оторвали. Все? Пошли.

Идти было недалеко, на другой край парковки, к старенькому, вызывающе красному «мерседесу»-пикапу. Дверцы его были не заперты, из замка зажигания торчал ключ, двигатель, как это машинально заметил Бродов, еще не остыл – расслабиться как следует ветерану не дали.

– Ныряй давай, – кивнула Дорна, первая, подавая пример, залезла внутрь, Данила с оглядочкой забрался следом, пустил мотор, врубил передачу. И потянулись за окнами знакомые пейзажи: Нил, плодородные зеленые берега и рыжевато-желтая унылая пустыня. Вызывающая тоску, грусть и пессимизм и навевающая мысли о вечном и о бренном. Аравийская, черт бы ее побрал…