Зощенко

Через двадцать минут рассказ написан. Мне жаль, что так быстро я его написал.

Я подхожу к письменному столу и переписываю рассказ ровным, красивым почерком. Переписывая, я продолжаю тихонько смеяться. А завтра, когда буду читать этот рассказ в редакции, я уже смеяться не буду. Буду хмуро и даже угрюмо читать».

Вот так родилась знаменитая зощенковская «Баня», над которой хохочет уж не знаю какое по счету поколение людей! Принято с тяжелым вздохом вспоминать о времени, в котором Зощенко жил. Но посмотрите, сколько издательств, сколько журналов, печатающих литературу! Золотая пора! Не повезло Зощенко?.. Повезло! «Стоило ему появиться на каком-нибудь людном сборище, и толпа начинала глазеть на него, как глазела когда-то на Леонида Андреева, на Шаляпина, на Вяльцеву, на Аркадия Аверченко».

С 1924 по 1928 год в разных сатирических журналах печатаются шедевры Зощенко, оставшиеся навсегда, — «Агитатор», «Собачий нюх», «Диктофон», «Рассказ про попа», «Счастье», «Не надо иметь родственников», «На живца», «Рабочий костюм», «Стакан», «Тормоз Вестингауза», «Нервные люди», «Бочка», «Режим экономии», «Кинодрама», «Монтер», «Прелести культуры», «Лимонад», «Гости», «Качество продукции», «Мелкий случай», «Царские сапоги», «Больные», «Хамство», «Землетрясение», «Серенада», «Иностранцы», «Любовь»… Что заставляло писать так много? Гонорары? Не только! Думаю, манило что-то новое, прежде невозможное. Новая власть дала какую-то новую волю, сняла многие прежние «табу», объявив их «пережитками». Прежде невозможное стало возможным. И это поначалу пьянило. Скажем, рассказ «Дрова» — как жильцы прячут в полене патрон, чтобы дрова не крали… «Жертв была одна. Серегин жилец — инвалид Гусев — помер с испугу. Его кирпичом по балде звездануло». Или — рассказ «Любовь». Вася Чесноков провожал барышню, слова разные ей говорил, а когда бандит потребовал скидывать пальто, пытался переключить внимание на нее — «у ей и шуба и калоши». Вот рассказ «Несчастный случай»: «А ведь я, ей-богу, чуть собственную супругу не уморил. Она у меня дама, как бы сказать, подвижная, нервная… Другой раз для скорейшего успокоения накапаешь ей капель 50, а то и все 70. Хоть бы что. Вылакает и еще просит!..»

Смеяться, оказывается, можно (и даже нужно) над всем, что раньше было свято — над старостью, любовью, женой, смертью (жизнь — копейка!). Долой предрассудки! В рассказе «Водная феерия» гость, зашедший к другу в номер помыться, затопил нижний этаж, «размыло херувимов» на нижнем этаже… Но гость «на другой день все же пришел в гостиницу и там принял ванну»… А что такого? Нельзя? Предрассудки! Воля, данная авторам для выметания прежнего, уже перехлестывала, как вода из ванны! Власти спохватились: волю дай — они и на главное замахнутся!.. Да, журналы временами «отбивались от руководящих рук». Как вам такая шуточка: «Как будет множественное число от слова “человек”?» — «Очередь!»… Или вот такая карикатура: художник, стоя за мольбертом, спрашивает у «рисуемого»: «Вас как изобразить — как ударника или как человека?»

Да, порой художники и писатели, по причине своего таланта и буйства натуры, «не ценили оказанное им доверие», изображали не совсем то, что хотели власти. И особенно выделялся «неуправляемый» Зощенко. В новелле «Сирень цветет» он пишет: «Вот один милый дом. Гости туда шляются. Днюют и ночуют. В картишки играют. И кофе со сливками жрут. И за молодой хозяйкой почтительно ухаживают. И ручки ей лобзают. И вот, конечно, арестовывают хозяина, инженера. Жена хворает и чуть, конечно, с голоду не пухнет. И ни одна сволочь не заявляется. И никто ручку не лобзает. И вообще пугаются, как бы эти бывшие знакомые не кинули на них тень…»

Это уже чересчур! Что этим он хочет сказать: «И вот, конечно, арестовывают хозяина…» Что значит — «конечно»? «Жена хворает и чуть, конечно, с голоду не пухнет». О чем это он? На что намек? Да, дай только им волю — тут же потеряют чувство меры! Власти «завинчивают кран». И делают это по обычаю грубо. 9 июля 1927 года был конфискован номер «Бегемота» (№ 27) из-за «политически вредного» рассказа Зощенко «Неприятная история». Заспорившие о политике гости решили вдруг позвонить в Кремль товарищу Троцкому. Не дозвонились — но все равно паника их вдруг охватила! Тем более что один дурак вышел на улицу и строгим голосом позвонил им из автомата — якобы из Кремля. Гости разбежались!.. «Разгулялся» Зощенко! Не туда «гнет»!.. Над женой, конечно, смеяться можно, над болезнями — можно, над инвалидами — можно, над любовью — можно. Даже над смертью можно. А вот над вождями — нельзя! И еще одна опасность — вдруг назовешь не того вождя, и окажется, что он уже «враг народа»! Так с Троцким вскоре и вышло… Этот рассказ Зощенко переиздавал еще несколько раз, и каждый раз вождь был новый… За ними не уследишь! Нервничали вожди — и их можно понять: скоро всех убрали! И судьбы всех тех журналов (за исключением одного) заканчивались печально. Приведу перечень «взлетов и падений».

Журнал «Бузотер». Выходил как приложение к газете «Труд». Главным редактором был В. Косиор, позднее репрессированный. С журналом активно сотрудничал Маяковский, вышли его материалы — «Даешь изящную жизнь», «Пиво и социализм»… В 1927 году журнал был обвинен в «очернении рабочих».

Журнал «Смехач». Был открыт при газете для железнодорожников «Гудок». Публиковал весьма популярные «комиксы» с постоянным героем Евлампием Надькиным. Закрыт в 1929 году.

Журнал «Чудак». Выпускался издательством «Огонек». Тираж достигал 100 тысяч! Журнал имел весьма популярные рубрики: «Биржа чудаков», «Биржа сплетников», «Рычи — читай», «Крики с мест». В журнале под псевдонимом Толстоевский Ильф и Петров печатали «Истории Колоколамска» и «1001 ночь, или Новая Шехерезада», которые были «эскизами» к будущим знаменитым романам — «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок».

Эти «веселые ребята», к которым также можно отнести и Олешу, да и Зощенко тоже, как бы выполняя заказ советской власти по «выметанию старого» и «критике недостатков» (Олеша, например, под псевдонимом Зубило писал фельетоны в газете «Гудок»), постепенно создали свою яркую литературу, пережившую все те советские политические кампании («чистка», «перековка» и т. д.), которым они якобы служили. Фиг! Даже высокомерный и привередливый Набоков высоко ценил из всей советской литературы Зощенко, Ильфа и Петрова и Олешу. В одном интервью он сказал: «…Было несколько писателей, обнаруживших, что если они станут придерживаться определенных сюжетов и персонажей, то сумеют вывернуться — в политическом смысле… В итоге Ильф с Петровым, Зощенко и Олеша ухитрились опубликовать несколько безупречных по качеству литературных произведений…» Вывернулись из «тисков»! Советская власть, заметив эти «выверты», на время их прикрыла. Но замечательные их книги навсегда встали на наши полки. А журналы те, которые сейчас хранятся в библиотеках, по-прежнему поражают буйством веселья, порой грубоватого…

Журнал «Бегемот» был особенно популярен, особенно тем, что в него писали «корреспонденты с мест», что вызывало огромный интерес. Печатались там и реальные, но смешные объявления, увиденные на заборах: «Поченяю и полерую. При желании — разделываю под орех».

Финиш всей этой «варварской вольницы» был недалек. 3 августа 1928 года вышло Постановление секретариата ЦК ВКП(б) «О сатирических журналах»: «…организовать систематическое инструктирование редакторов сатирических журналов… Журналы “Бегемот” и “Бич” закрыть… Вопрос о закрытии “Лаптя” отложить на 2 месяца… Вопрос о целесообразности журнала “Смехач” передать на рассмотрение…»

К 1933 году все эти журналы были закрыты властями. Остался один. Их «проглотил» более законопослушный и притом, как ни покажется странным это сочетание, самый кровожадный — «Крокодил».

ДРУГОЙ ЗОЩЕНКО

Журналы позакрывали… Но Зощенко-то остался! Его так просто было не «закрыть». На это понадобилось несколько десятилетий «неустанных усилий». Но сказать, что все эти «уколы» не действовали на Зощенко, — нельзя. Зощенко — а личность его совсем не совпадала с его персонажами, «людоедами» — грустил. И об этом тоже писал — причем с самого начала. Да — был Зощенко и «другой»… Можно тут с сожалением добавить, что и «другой», увы, не пользовался расположением начальства. «Сентиментальные повести» Зощенко издавались одновременно с его знаменитыми короткими рассказами — но повести надо отметить отдельно. Нельзя сказать, что это как бы совсем другой автор. Но герой — точно другой. В рассказах — новый герой приходит, грубо и нахально топчет все, что было и есть. Герои «Сентиментальных повестей» — уходят, вспоминая прошлое, оглядываясь, прощаясь. Впрочем, это не совсем точно: уходить-то им некуда. Точнее сказать — они «сходят», «сходят на нет», гибнут там, где раньше жили, чувствовали, любили. Они — «привидения», а те, кто явился — «пришельцы», завоеватели, захватчики. Но и «привидениям» уйти некуда — они мучаются тут, в этом аду. Рассказы Зощенко написаны с голоса «победителей», с указанием всех ужасов их «победы». «Сентиментальные повести» — от имени побежденных. О том, счастливы ли «победители», мы уже знаем из рассказов… О том, счастливы ли побежденные, спрашивать не приходится. «Сентиментальные повести» о том, как эти люди «доживают».

Почему Зощенко взялся за эти повести? Потому что они-то как раз, в отличие от рассказов, — про него самого. Испытывает он примерно то же, что герои повестей.

В 1923 году, одновременно с рассказами, Зощенко пишет «Сентиментальные повести»: «Коза» и «Аполлон и Тамара». В 1924 году к ним добавились «Мудрость» и «Люди». В следующем — «Страшная ночь» и «О чем пел соловей». В 1926-м — «Веселое приключение». И в начале марта 1927-го они вышли книгой под названием «О чем пел соловей. Сентиментальные повести» (Госиздат. Тираж 10 тысяч экз.).

Этот жанр, безусловно, «требовал оправдания». С чего бы это — воспевать «уходящую натуру», ненужных людей, не «в духе революционных завоеваний»? При чем здесь «уходящие»? Кому нужны?

Книга вышла с предисловием: автор, как говорится, попытался «постлать соломки», чтобы не больно было падать.

Вот предисловие к первому изданию:

«Эта книга, эти сентиментальные повести написаны в самый разгар нэпа и революции. И читатель, конечно, вправе потребовать от автора настоящего революционного содержания, крупных тем, планетарных заданий и героического пафоса — одним словом, полной и высокой идеологии.