Зов из бездны
Шрифт:
– Меня возмущает их наглость, ибо девчонка была тощей, — пояснил Эшмуназар. — Что за удовольствие прижиматься к костям! У нас говорят, что красота женщины начинается с зада, и этот зад должен быть основательным. Тебя оскорбили, Ун-Амун, а ты этого не понимаешь!
– Бог их простит, — сказал я и постарался перевести разговор на другое: — Вижу, ты приехал в повозке… Собираешься куда-то?
– Да. Вместе с тобой.
– Но мне нельзя…
– Тебе нельзя в город и в гавань, однако в гавань ты уже ходил. Но князем ничего не сказано о городских предместьях, рощах, садах и полях. Так что ты можешь туда отправиться без опаски. Едем! Хватит тебе скучать у моря, точно дохлая рыбина!
Мы устроились на ковре, и повозка затряслась по камням. Дороги вдоль берега не было, только узкая неровная
– Куда ты меня везешь, Эшмуназар?
Он ответил вопросом на вопрос:
– Давно ли ты покинул дом свой, Ун-Амун?
– Четыре месяца прошло. Даже больше.
– И все это время ты не прикасался к женщине?
– Воистину так.
– Мой лекарь говорит, что слишком долгое воздержание вредно. От него проистекают стеснение в груди и тяжесть в чреслах. Ты чувствуешь такое?
– Стеснение… да, но по другой причине.
– Какой же?
– Ты ее знаешь, Эшмуназар. Ваш князь не пускает меня в город, и я не могу исполнить то, что повелел мой господин.
– Тем более ты нуждаешься в развлечениях, — с бодрым видом заявил юноша. — Я привезу тебя к Лайли, где сердце твое возвеселится, а то, что под передником, встанет дыбом. Радуйся, пей, веселись и не думай о плате. Все заплачено — и все включено.
Тем временем наша повозка обогнула городские предместья в тысяче локтей от башен и стен. Восточнее Библа тракт раздваивался — одна дорога вела в горы, другая, более узкая, укрытая тенью платанов, сворачивала на север, к холмам. Ее и выбрал наш возница.
Вскоре я услышал журчание маленькой речки, струившей свои воды по камням. Ее тоже прятали деревья, и здесь, в их плотной тени, жара не ощущалась, а воздух был прохладен, свеж и насыщен влагой от множества крохотных водопадов. Испустив блаженный вздох, Эшмуназар начал стаскивать свое тяжелое цветное платье. Под ним оказался передник из тонкого царского полотна, едва прикрывавший чресла, с поясом, усыпанным жемчугом. Юноша растер ладонью плечи и грудь и спросил:
– Теперь похож ли я на египтянина, Ун-Амун?
– Прямо как житель Фив, — ответил я с улыбкой, не желая его огорчать. Если не считать передника, в нем не было ничего от роме — иной овал лица, иной цвет кожи, слишком плотное сложение, слишком много волос на теле и эта бородка в мелких смоляных колечках… Он был красив, но по-другому, чем наши мужчины; то была красота изнеженного породистого жеребца, а не льва.
Платаны сменились плодовыми деревьями, такими же, какие я видел во дворце Бедера; их ветви отягощали круглые зеленые плоды, чей запах показался мне приятным. Несомненно, это был сад, питаемый речушкой, чьи воды разливались на множество мелких каналов. За деревьями проглядывали стены и кровля каменного строения; потемневшие стены были почти глухими, с редкими и очень узкими окнами, дверь обрамляла пара высеченных в камне пальм, а вверху, под самой крышей, тянулся фриз с какими-то странными изображениями. «Храм?..» — подумалось мне. Если так, он был не похож на наши открытые солнцу святилища, с их водоемами для омовений, широкими дворами, просторными залами и лесом могучих колонн. Это строение, скорее, отгораживалось от мира, пряча своих богов во тьме и холоде.
Повозка остановилась, мы сошли наземь и стали топтаться, разминая затекшие ноги. Обратив взгляд к зданию, Эшмуназар промолвил:
– Храм Ашторет — самый древний в наших краях. Госпожа Лайли и ее девицы обитают здесь, ибо Великая Мать одарила их своим покровительством. И не только она — Шеломбал, первый жрец святилища, тоже их не обижает, хотя и не даром. Ибо этот Шеломбал из тех жрецов, что любят звон серебра, запах жареного барашка и женские бедра.
С этими словами Эшмуназар тянул меня дальше в сад, туда, где вокруг бассейна, выложенного светлым камнем, стояли небольшие домики со стенами, оплетенными лозой. Едва мы приблизились к ним, как раздался тонкий высокий голос, выкликающий имя моего проводника: «Эшмуназар! Здесь господин Эшмуназар!» Через
мгновение стайка девушек с веселым щебетом и смехом окружила нас. Они тормошили Эшмуназара и меня, приподнимали наши легкие одежды, гладили плечи и спину, щекотали грудь — словом, вели себя так, что любая флейтистка или танцовщица в Фивах покраснела бы в смущении. Я тоже был смущен, ибо не привык к такому, но Эшмуназар млел от удовольствия, ласкал и обнимал девиц, пощипывая каждую за бедра и иные места, что были видны под полупрозрачными тканями.Внезапно девушки расступились, и к нам подплыла женщина лет за тридцать. Она была невысокой и довольно полной, но сохранила следы красоты: гладкую кожу, темные, с поволокой, глаза, густые черные волосы, собранные в затейливую прическу. На ней сверкало больше серебра, чем в моем ларце, и держалась она властно, с видом хозяйки, в чьей руке жизнь и смерть. Или, во всяком случае, жизнь в довольстве или прозябание в ничтожности.
Я понял, что вижу госпожу Лайли, жемчужину среди женщин, владычицу наслаждений. Ту, о которой шутник Эшмуназар сказал: увесистая жемчужина, на две хорошие овцы потянет.
Ласково погладив плечо Эшмуназара, она повернулась ко мне и спросила на языке Та-Кем:
– Египтянин? Тот самый, что тоскует у рыбачьей деревушки?
– Да, — ответил юноша. — Ун-Амун его имя, и рука его никогда не касалась наших женщин. Большое упущение! Зато теперь, если ты будешь к нему благосклонна, он узнает много нового.
Госпожа Лайли улыбнулась.
– Узнает, но не со мной. Я уже не та резвая куропатка, что в дни юности. — Наморщив лоб, позванивая браслетами и ожерельями, она оглядела девушек. — Эмашторет, ты можешь сделать счастливым этого чужестранца, и ты говоришь на его языке. Постарайся, чтобы ему не было скучно. Очень постарайся!
Я не успел разглядеть Эмашторет в толпе девушек, а Лайли уже перевела взгляд на моего молодого спутника.
– Кого выберет сегодня господин Эшмуназар? Услужить ему все рады, и все знают о его щедрости.
– Эту и эту, — молвил Эшмуназар, показывая на двух девиц. — И еще эту! Клянусь милостями Ашторет, нынче все они хороши!
– Да будет так. Остальные пусть идут в свои покои, — сказала госпожа Лайли и удалилась плавной походкой, покачивая бедрами и звеня серебром. За ней потянулись девицы — все, кроме трех.
Эшмуназар распустил завязки передника, сбросил его, оставшись голым, и подмигнул мне:
– Знаешь, в чем достоинство вашей египетской одежды, Ун-Амун? В том, что ее легко снимать. Ну, желаю тебе повеселиться!
Девушки с хохотом и визгом повлекли его в один из домиков, а я огляделся в недоумении — где обещанная мне Эмашторет? Оказалось, она уже у своего покоя, стоит там с кувшином в левой руке, а правой манит меня и поглаживает свои полные груди. Теперь я ее рассмотрел. Приятная девушка: маленькое личико с яркими губами, изящная фигурка, тонкий стан, стройные ноги. Но так ли важен внешний облик? В ней не ощущалось того огня, который чарует, будит желание и придает соитию нечто божественное; она была готова выполнить свою работу, но и только. Что ж, решил я, если нет вина, сойдет и пиво. Подумал так и направился к ней.
Вино как раз нашлось — в том кувшине, что держала Эмашторет. Неплохое вино, густое, сладкое, из местной лозы. Я пил его, глядя, как девушка развязывает пояс и сбрасывает одежды, легкие, полупрозрачные, напомнившие мне о родине, — это тонкое полотно наверняка привезли из Таниса. Если не считать этих одеяний, все остальное казалось мне чужим: вместо циновок пол в домике Эмашторет закрывали пестрые ковры, форма и роспись кувшина были непривычными, а зеленые плоды в глиняной миске вовсе незнакомыми. Я не ведал, как их едят, то ли подобно финикам, то ли выжимают сок, как из граната, и потому не прикоснулся к ним. Но ковры, плоды, кувшин хотя бы не вселяли страха, чего не скажешь о каменной богине, что высилась в углу. Она была обнажена до пояса, ниже спадала пышная юбка, и только по отвислой груди я опознал в ней женщину — ее лицо, грубое и страшное, принадлежало скорее демону из загробного мира. Ашторет, о которой говорил Эшмуназар?.. Может быть… Она уставилась на меня жутким взглядом, будто спрашивая, что делает здесь этот чужак и не годится ли он для кровавой жертвы.