Зов красной звезды. Писатель

— Гроб куплен. Машина будет. Венок заказан. Плакаты и лозунги готовятся. Получено разрешение похоронить его у церкви святого Иосифа, на кладбище героев-революционеров. Панихида состоится в тринадцать часов. Выступишь с речью? Возможно, журналисты будут.

Деррыбье покачал головой. Потом, зевнув, потянулся. Все тело ломило. Глаза слипались. Чтобы прогнать сон, он потер их кулаками.

— Извини, совсем замотался. Времени ни на что не хватает, — сказал он товарищу, повернув к нему посеревшее от недосыпания, заросшее двухдневной щетиной лицо. — Сутки пролетают — не успеваешь моргнуть. Раньше, бывало, день тянется, а теперь… О чем ты? О журналистах? Вряд ли кто придет на похороны. Этих прихвостней ЭДС и ЭНРП не дозовешься. Да и лучше. А то такого понапишут!

— Есть ведь народные корреспонденты.

— Возможно, но где они? А эти, если пронюхают, что где-то устраивается прием, приходят и без приглашения. Поверь мне, стоит им только намекнуть, что будут угощать ареки [34] , они сразу явятся со своими письменными принадлежностями, а то и без таковых. Ох, наступит день, когда мы как следует потрясем эту братию. Но горячиться не следует. Все нужно делать обдуманно.

Деррыбье внимательно посмотрел на бойца. Тот стоял — автомат за плечом, молодой, нетерпеливый.

34

Ареки — местная водка.

Когда бойцы отряда защиты революции узнали об убийстве Лаписо, можно себе представить, какие чувства овладели ими. «Мстить, давить гадов, убивающих наших товарищей!» — такие раздавались возгласы. А тут еще этот старик с оружием. Деррыбье беспокоился, как бы они сгоряча чего не натворили.

— Послушай, товарищ, — сказал он, — убийство Лаписо вызвало у всех нас гнев. Это естественно. Но наши чувства необходимо, особенно сейчас, контролировать. Нам нельзя руководствоваться только эмоциями, нельзя действовать стихийно. Потому, что именно этого от нас ждут враги. Потому и провоцируют. Кстати, Вассихона доставили куда следует?

— А как же. Рано утром. Только это дело мне очень не по душе.

— Почему?

— Говорят, некоторые товарищи из общественных организаций, узнав об аресте Вассихона, очень и очень забеспокоились.

— Забеспокоились?

Утверждают, что Вассихон — революционер. Действовал якобы правильно. «Разве он не представил доказательств необходимости ликвидировать реакционеров и анархистов?.. В это революционное время… Ведь всем известно, что в кебеле, которым он руководит, полно оппортунистов»…

— Вот как! Однако орган народной власти не должен превращаться в арену фракционной борьбы. Это жаждущие власти авантюристы стремятся посеять раздор среди руководства кебеле, насадить групповщину. Такие деятели, по сути дела, выступают против народа.

— Ты знаешь, что сказал этот Вассихон? «Если меня сегодня же не отпустят на свободу, пеняйте на себя. Знали бы вы, кто за моей спиной! Таких, как я, нельзя трогать, я сражаюсь за победоносную линию. Ох и хлебнете вы горя из-за меня!»

— Неужели так бахвалился? Ну, наглец!

— Во всем мы сами виноваты… Нам надо было тогда же вечером прикончить его — и делу конец.

— Мы поступили правильно, по-революционному. Хватит произвола. Ну ладно. — Деррыбье посмотрел на часы. — Времени у нас мало. Распорядись, чтобы все бойцы отряда собрались через два часа и ждали меня.

— Понял! — Боец вышел из комнаты.

И тут же, один за другим, прибыли два посыльных. Точно дожидались этого момента. Один посыльный, из Министерства информации и национальной ориентации, под расписку вручил Деррыбье заказное письмо. Деррыбье взглянул на конверт: из отдела, где он работал. Интересно, о чем его уведомляет начальство? Он вынул из конверта лист бумаги, пробежал его глазами:

«Нам стало известно, что Вас избрали председателем кебеле по месту жительства. Эта общественная должность не позволит Вам успешно справляться с Вашей основной работой, которая требует много времени и очень ответственна. Просим Вас немедленно явиться в учреждение. Предупреждаем, что в случае неявки пострадает дело, ответственность за что падет на Вас. В таком случае мы вынуждены будем применить по отношению к Вам революционные меры воздействия».

Прочитав письмо, он едва не рассмеялся: «Ну и шутники — применят ко мне революционные меры воздействия! Интересно, где более ответственная работа — здесь или в министерстве? Ведь там я не загружен работой и два часа в день. В отличие от них у меня есть совесть. Мне поручили важное дело, и я сделаю все возможное, чтобы выполнить свой революционный долг. Неужели они беспокоятся, что я потребую с них жалованье за то время, когда меня не будет на службе? Нет, тут что-то не то. Злая шутка, а может, что-нибудь замышляют? Ну, посмотрим, что принес второй письмоносец». Было еще пять писем. Деррыбье вскрывал их и читал одно за другим. Все написаны от руки. Во всех угрозы: предупреждали, что, если он не уйдет с поста председателя кебеле, ему несдобровать — убьют. Это уже серьезно. Как жаль, что посыльный, вручив письма, сразу же ушел. Расспросить бы его, может, он помог бы узнать, от кого эти анонимки. Деррыбье недоуменно повертел листки в руках и бросил на стол — ему казалось, что от них веет могильным холодом. «Главное — не паниковать! — уговаривал он сам себя. — Человек, его воля и проверяются именно в таких ситуациях. Когда смерть скалит зубы… Ну нет, меня не так легко запугать!» Вдруг зазвонил телефон. Деррыбье от неожиданности чуть не вскочил. Он не сразу взял трубку. А когда потянулся к аппарату, рука предательски дрожала. Потная ладонь прикоснулась к прохладной черной пластмассе.

— Алло… кто говорит? Кто? Госпожа Амсале! Как поживаете? Чем обязан вашему звонку? — произнес он в замешательстве. Уж чего-чего, а услышать голос этой женщины он никак не ожидал.

— Ты мне нужен по серьезному делу. Сможешь прийти сегодня к нам на обед?

— Нет, госпожа, не смогу. Днем мы хороним одного товарища. Я обязательно должен присутствовать.

— А сейчас? Я пришлю за тобой машину…

— Сожалею, но у меня собрание через несколько минут…

— Ну а вечером?

— И вечером не удастся. Сегодня весь день забит. А если вы расскажете мне свое дело по телефону?

— Дело такое, что о нем лучше переговорить с глазу на глаз. Когда будет удобно, загляни… Э… Ты ведь говорил мне, что хочешь купить автомобиль? Продается хорошая машина за вполне приемлемую цену. Если у тебя нет денег, я дам взаймы, а ты постепенно вернешь. Но это так, между прочим. Дело-то у меня к тебе совсем другое… Обязательно зайди к нам.

— Сегодня никак не получится, госпожа…

— Да, кстати, сын мой, что с тобой стряслось, ну и попал же ты в историю! Ведь ты всегда был такой рассудительный… — И, не давая ему вставить ни слова, продолжала: — Да-да, ты попал в историю, сын мой. Все мы сожалеем об этом. Ведь тебя хотят обвести вокруг пальца, подставить под удар. Чтобы ты отвечал за все. Ты теперь вроде мотылька, который летит в огонь. Как же так? Всегда такой осторожный — и вдруг на тебе! Что делается с современной молодежью! Но это я так, не обращай внимания. А о машине подумай, не упусти. Многие за ней гоняются. Ее хозяину срочно понадобились деньги, вот он и хочет ее побыстрее продать. Ну, сын мой, ждем тебя. Да поможет тебе бог. — Она повесила трубку.

Госпожа Амсале не будет звонить просто так. А не имеет ли она отношения к . . .? Или сама что-нибудь затевает? Подозрительно все это. Столько совпадений! Убийство Лаписо, анонимки с угрозами, звонок Амсале. Как настойчиво она приглашала к себе. А предложение дать денег взаймы на машину? Уж это совсем на нее не похоже. Тут явно нечисто. В дверь постучали.

— Войдите!

Это были журналисты из Министерства информации.

— Вот это сюрприз! Мы как раз только-только говорили с товарищами, что хорошо бы пригласить представителей прессы к нам в кебеле. Проходите, проходите. — Деррыбье встал им навстречу. Выйдя из-за стола, пожал каждому руку.

Их было четверо. Один из них, усаживаясь на предложенный стул, сказал:

— Разнеслась весть, что тебя выбрали председателем кебеле. Вот и решили зайти. Как же, все-таки коллега. В одном министерстве работаем.

— Я очень рад. Садитесь, товарищи. — Деррыбье пододвинул им стулья. Он не был с ними близко знаком, хотя встречал в министерстве.

Тот, у которого лысина начиналась со лба, с красным лицом, опухшими от ареки глазами и сиплым голосом, был известным скандалистом. Его личное дело распухло от выговоров и предупреждений. Начальство терпеть его не могло, но выгнать с работы почему-то не решалось. Видно, кто-то его опекал. Рядом с ним сидел широколицый длинноволосый худой юноша. Этот тоже любил выпить, но открытых конфликтов с начальством избегал. Сейчас он сидел смирно — этакий прилежный репортеришка, пришедший по заданию газеты, — и стрелял шустрыми глазами по сторонам. О третьем газетчике говорили, что он толковый парень, хорошо пишет, но слишком неравнодушен к женщинам, просаживает на подружек все жалованье и потому вечно сидит без денег. В министерстве, наверно, не найдется ни одного человека, у кого бы он не брал денег в долг. Ну а если ему кто-либо отказывал, он начинал обливать грязью этого человека. Он был известен как большой сплетник. Любил бахвалиться своими знакомствами. Только и слышишь от него: вчера я провел вечерок с таким-то и таким-то — и называет при этом имена членов высшего армейского руководства. Кое-кто ему верил. Четвертым был пожилой мужчина с густой сединой в волосах, смуглый, рыхлый, напоминающий евнуха. Он все улыбался, поблескивая золотыми коронками на передних зубах. Это был заядлый спорщик. Если он начинал спорить по какому-либо вопросу, то с ним лучше было не связываться. Хотя он и считался ветераном журналистики, статьи за его подписью трудно было найти в прессе. Довольно склочный и задиристый, он часто выступал в дискуссионных клубах, где почем зря поносил начальство, видимо полагая, что именно этим способствует прогрессивным переменам. В министерстве его злого языка боялись как огня.