Зов Оз-моры
Шрифт:
– Взачесть поработать? Отблагодарить? Вот оно что!
– Именно! Ты ж мастер. Оружейник. Ножи, топоры, перья для рогатин, сабли для них куёшь… Будешь куёшь?
– «Будешь ковать», хотела сказать?
– Учу рузонь кяль. Непременно.
– Учи-учи! Пригодится.
– Учу, Денясь! Непременно учу… А булатную саблю можешь ковать?
– Ты когда-нибудь видела булат? – засмеялся Денис. – Настоящий, литой? Не красное железо?
– У Путилы Борисовича. Персидскую саблю.
– Ага, у него шамшир из Испагани[1], – вспомнил он. – Сабелька для конного боя. От мастера Асада. Она вчетверо дороже, чем бехтерец у Быкова!
– Мммм… – задумалась Варвара.
– Не видела, – сказал ей муж. – Никто на Руси не знает, как лить булат. Я лишь перековывать его умею, но даже это редкий мастер может. Отец научил. Семейная тайна!
– Выходит, куёшь? – обрадовалась Варвара.
– Где его найти? Булатный слиток-то… – вновь прыснул Денис.
– А простую саблю куёшь?
– Из уклада[2], ежели помощника дадут.
– Он есть. Юный кузнец. Он – твой подмастерье. Ты учишь его. И ещё учишь меня. Гутарить как рузы и саблей махать. И Инжаня тоже учит меня. Петь хвалу богам.
– Хочешь надолго здесь остаться?
– До лета. Куёшь оружие для деревни?
– Впустую я буду работать. Деревня не сможет себя защитить. Ни от татар, ни, тем паче, от русских. Неужто не разумеешь?
– Разумею… лучше тебя разумею… я видела гибель моей деревни… моей Лайме…
– Так в чём же дело?
– Я мокшава, а здесь живут мокшет. Мы не должны их бросить.
– А как же наша мечта?
– Ждёт немножко…
Денис не сразу ответил. «Зов крови и исконной веры! Никуда ей от этого не деться», – думал он, глядя на свою Варвару-Толгу.
– Что ты вчера делала на керемети? Опять молилась чертям? – поинтересовался он, когда доел завтрак.
– Оз-мору пела!
Денис вспомнил, что это такое.
– Оз-мору? – переспросил он. – Ты разве волховка? А как же Инжаня?
– Хрипит.
– Ты служила богам вместо неё?
– Угу.
Денис опешил. Могло ли такое случиться в христианской церкви? Ну, допустим, охрип поп – и вдруг литургию доверили даже не дьякону, а девице, которую никто из прихожан раньше и в глаза не видел. Чушь какая-то!
– Ах, ты же у меня ворожея! – улыбнулся он жене. – Неужто всю деревню околдовала?
– Я не хотела. Они сами.
– Всё понятно, – грустно сказал Денис. – Быть тебе волховкой, когда Инжани не станет. Значит, ты решила навсегда здесь остаться, а не до лета. Чем же ты их всех приворожила? Неужели голосом?
– Брось! Я не гожусь. Оз-авы – это ёнц-авы. Мудрые женщины! Так их иначе зовут. Мудрые они… а я молодая. Совсем молодая. Мне… кемгафксува… ммм… десять и восемь…
– Тебе восемнадцать?
– Ага. Ну, какая же я ёнц-ава?!
– У тебя личико юное, а глаза мудрые. Смерть родных видела и гибель односельчан. В браке с Паксяем была несчастной. На семью ненавистного мужа упаривалась в поле. У Путилы прислуживала, унижалась. Столько всего пережила! Взрослая ты уже. А говоришь «какая я ёнц-ава»? Вдруг подойдёшь? Иначе с чего бы Инжаня вздумала тебя учить?
– Брось! – отмахнулась Варвара и пошла к столу, чтобы испечь пачат – толстые блины из пшённой муки…
Ближе к полудню в дом Офтая нагрянула нежданная гостья. Стройная и рослая, со смугловатым остроскулым лицом и локонами цвета морёного дуба, которые выбивались из-под мягкого красного чепца, украшенного речным жемчугом. Прорезь на её панаре
скрепляла застёжка-сюльгам с бронзовыми утиными лапками. К поясу были привязаны со сверкающие, тонко звенящие бубенчики. В руке она держала кожаный мешок.Инжаня обвела горенку колким взглядом, остановила его на Варваре и громко произнесла чистым низким голосом:
– Толганя! Вчера вся деревня слушала тебя, открыв рот. Даже боги отвлеклись от своих дел, когда услышали твоё пение. А сегодня ты, значит, скромненько печёшь пачат?
«Так быстро не выздоравливают. Она вчера притворялась больной, чтобы поручить мне Оз-мору, – поняла Варвара. – Но почему Инжаня так спешит?»
Она взглянула в глаза ёнц-аве, пытаясь найти там ответ, но они были какими-то ускользающими, у них даже не было определённого цвета: вблизи зрачка радужная оболочка была светло-карей, у края серо-голубой, а посреди – зелёной.
Странные глаза, неуловимые…
Инжаня отвела взгляд от Варвары, улыбнулась лежащему Денису и ткнула пальцем в своё солнечное сплетение.
– Здравствуй. Я Инжаня, – сказала она по-русски.
Тому стало не по себе. От гостьи исходила давящая нездешняя сила. «Ведьма! Истинная ведьма! – со страхом подумал он. – И не хрипит вовсе…»
– Оз-ава хочет с тобой познакомиться, – шепнула ему на ухо жена.
– Денис, – борясь с дрожью в голосе, ответил он.
– Толганя, как ты его лечишь? – поинтересовалась Инжаня, перейдя на мокшанский.
– Как мама учила, – ответила Варвара. – Смешиваю мочу с соком полыни и дёгтем, пропитываю тряпки и прикладываю к его щиколотке. Пить даю настой зверобоя и душицы. Меняю войлок каждый день…
– Этого мало, – хмыкнула Инжаня. – Учить тебя да учить! Сначала нужно изгнать из дома алганжеев, а потом уже лечить ногу. Вот, смотри!
Инжаня развязала горло мешка, вынула полотенце, варёное яйцо, свежее мясо, курильницу и закрученные спиралью побеги вирь-авань руця («платка Вирь-авы» – разновидности папоротника, дымом которого мокшане окуривали больных).
– Угли в печи ещё тлеют? – спросила она Варвару.
Та кивнула, и Инжаня кочергой подгребла в курильницу немного углей, бросила туда папоротник… Когда из чаши пошёл густой пахучий дым, она громко сказала:
– Повторяй за мной, Толганя! Только выше бери, как мы условились, и постарайся не соврать. Впрочем, у тебя верный слух…
Возле чашки она постелила полотенце, положила на него яйцо, кусочек мяса, испечённый Варварой блин – и запела:
Кшу! Кшу!
Аде ярхцама, алганжейхть нолдафт.
Вага тинь ярхцам бяльне.
В ага тинь кшине-салне .
В ага тинь вайне-алне.
Ярхцада, симода, анелятядязь .
Коста састь, ся кигеть ильхне тядя зь.