Зов пахарей
Шрифт:
И вдруг как ураган объявились четверо солдат Сероба и вместе с Сосе подняли предводителя на руки, умчали к Андоку. На Андоке вершина есть под названием Амбарн и- принесли его туда. Сосе вложила ружье в руку Сероба, но рука Немрутского Льва отказалась принять оружие. Предводитель гайдуков с трудом выстрелил раза два и упал без сил.
И пали в героической схватке на Амбарни братья Родника Сероба Мхе и Захар и сын Акоп. Погибли и те четверо из семи солдат, что пришли с ним из Хлата в Сасун. Ну, Тер-Кадж, сказано, лежал мертвый возле своего жилья.
После Тер-Каджа остался один сын – Тер-Кадж Адам, после Сероба – вдова его Сосе и несколько верных солдат. И крикнула
Последний раз выстрелил Сероб и отбросил в сердцах оружие.
Сосе взяла ружье героя, зашла за скалу, стала стрелять в ярости. От бессилия, от беспомощности рычал Сероб, глаза его метали молнии. На горе Амбарни умирал в одиночестве Немрутский Лев.
И во второй раз крикнула Сосе. Поливальщик Фадэ услышал ее клич и прогремел-прокричал в сторону Талворика, стоя на Хтанском отроге: «Серобу худо, эй, спешите на помощь, торопитесь!»
Но не было Геворга, и не слышал криков о помощи Андраник. Первый, удалившись в леса Шушнамерка, оплакивал свое горе, а второй, безоружный, сидел в хлевах Семала запертый.
Сосе поднялась на Хтан, дошла до поливальщика Фадэ, и они, стоя на вершине горы, прокричали в один голос: «На помощь!»
Андраник в Семале, услышав этот клич, поднялся на кровлю и заметался сам не свой от гнева. Тут откуда ни возьмись его ребята, надели на него патронташ, дали в руки оружие и двинулись с ним вместе Серобу на помощь.
В это самое время вражеская пуля насмерть поразила Родника Сероба. Прискакал сасунский правитель Халил-ага, отрубил голову мертвому герою и, взяв в плен раненую Сосе, дал приказ бить отбой. Вскоре войско султана и всякий прочий сброд покинули горы.
Впереди войска ехал всадник, вез голову Родника Сероба, воткнутую на палку. Сзади на лошади ехала раненая Сосе, два жандарма поддерживали ее с обеих сторон за руки, а лошадь за уздцы вел староста Аве. За Сосе двигался Али-бек со своим войском.
Голову Родника Сероба привезли сначала в Муш, потом в Багеш повезли. Два дня отрубленная голова была выставлена на городской площади. На третий день ее передали армянской церкви Багеша.
Епископ армянский и служка церкви похоронили голову немрутского героя в восточном крыле под старой шелковицей. Похоронили и, благословив, удалились.
Голова в Багеше, тело в Андоке,
Равный тебе в смелости найдется ли снова?
Спи в святой земле города Багеша,
Под старой шелковицей Кармракского храма.
Я покинул Сасун и отправился в Багеш. Там я разыскал церковь Кармрак и всю ночь лил слезы над несчастной могилой, где покоилась голова, немрутского героя, храбрая его головушка.
Так в слезах и заснул я на этой могиле. Разбудил меня утром турецкий жандарм. Он отвел меня в тюрьму.
В тюрьме Багеша Багешская тюрьма находилась чуть повыше церкви Кармрак, на высоком утесе.
Многие томились в этой тюрьме, и вот, как видно, дошел черед и до меня. Жандарм, дав мне подзатыльник, втолкнул в тюремный коридор, какой-то тучный мужчина записал мое имя в особый журнал и, вверив меня все тому же жандарму, отправил в подвал.
Здесь я увидел палача из палачей – знаменитого Расима-эфенди.
Мхе Чауш и Расим-эфенди… Не было в городе Муше и в городе Багеше никого, кто бы не знал имена этих чудовищ. Первый был палачом мушской тюрьмы, второй бесчинствовал в тюрьме Багеша. Расставив повсюду хитроумные сети, они вылавливали недовольных армян, курдов и айсоров и заполняли ими тюрьмы.
С волосатыми руками, с лицом как
у крысы, мерзкий толстенький человек был Расим-эфенди. Я слышал, что он, случается, без всякого суда-судилища дает заключенному лопату и кирку и заставляет рыть собственную могилу, а потом выстрелом в спину бросает того в яму.Табакерка Арабо была при мне, и я боялся, что если меня обыщут, то не миновать и мне такой ямы.
Расим сунул руку мне за пазуху, извлек табакерку и, злорадно усмехнувшись, уставился на меня.
– Деда моего, – объяснил я.
Он внимательно обследовал табакерку и, увидев, что она не представляет особой ценности, вернул мне со словами:
– На, держи. А теперь скажи, сукин сын, ответь мне, что ты делал рано утром на могиле в церкви Кармрак? Ты знаешь, что там похоронена голова нечестивца, который причинил безмерное зло нашему султану? И запомни, щенок, враг султана – мой враг. И это, между прочим, та самая тюрьма, в которой сидел ваш проповедник Мигран-эфенди. Ваш певец, сазандар ваш горемыка Сако и Чибран-ага тоже побывали здесь – их я потом отправил в подарок Мхе Чаушу… – Он еще какие-то имена назвал, но я их не запомнил. И, не дожидаясь моих объяснений, с помощью жандарма он связал мне за спиной руки и, накинув толстую веревку на шею, укрепил ее на железном крюке в потолке. Потом, убрав из-под моих ног кирпич, зажег кальян и сел против меня. Веревка душила. Я попытался встать на цыпочки. Заметив это, он подтянул веревку. Лицо мое обдало жаром, и язык на два аршина высунулся. Ну все, подумал я, конец. Но тут он подошел, расслабил веревку, и я без сознания повалился на землю.
Наутро Расим-эфенди вошел ко мне в сопровождении жандарма и надзирателя и распорядился:
– Отведите к манаскертскому учителю Аветису.
И меня повели наверх.
Все камеры и длинный коридор багешской тюрьмы были забиты заключенными. Узники большей частью были армянские крестьяне с заросшими лицами. Проходя по коридору, я увидел, как два арестованных турка коленопреклоненно молятся, обратив лица к стене.
Меня вели по длинному коридору, и все удивленно глядели мне вслед – куда, дескать, ведут этого молоденького парня? В конце коридора была камера, особая, как я понял. Перед дверью сидел турок-надсмотрщик и смотрел через глазок.
На наши шаги он обернулся. По знаку жандарма надсмотрщик отодвинул железный засов. Я вошел в камеру, и дверь тяжело захлопнулась за мной. Это была узкая камера с одним крошечным окном. Возле стены стояла тахта, на ней лежала раскрытая книга, рядом с тахтой на полу стоял кувшин. Книга оказалась кораном. Какой-то мужчина сидел на тахте, подогнув ноги под себя по-турецки, и что-то писал. Он был так поглощен этим занятием, что не заметил меня или же не захотел заметить.
Я бесшумно прошел вперед и присел на кончик тахты. Вдруг он окинул меня холодным взглядом. Потом, обмакнув перо в чернила, продолжал писать. «Значит, это и есть манаскертский учитель Аветис», – подумал я про себя. Кому он писал письмо, о чем писал? И неужели в султанской тюрьме заключенные могут писать письма? Ну написать-то напишет, но дойдет ли написанное до адресата?
Тюрьма была переполнена, и, несмотря на это, господину Аветису была предоставлена отдельная камера с маленькой тахтой и письменными принадлежностями. Коран дали. Книги. Значит, ему дозволено читать. Выходит, что я, получив место возле господина Аветиса, попал в самые благоприятные условия.
Из тюремного окошка виднелись горы Хачик и Цаперкар, окружавшие город Багеш, и на юго-западе виднелась долина, которая простиралась до склонов Тавроса и была известна всем под названием Мушской долины.