Зов пахарей
Шрифт:
Под эту легенду покинули мы исток Медовой речки. Дядюшка Еранос легонько ударил мула по голове, и тот свернул на узенькую тропку. А вообще-то мул сам, можно сказать, выбирал дорогу. Это животное обладает удивительным инстинктом и хорошо запоминает путь. У мула голова покрупнее лошадиной, ушами и хвостом он напоминает осла, а ноги как у лошади. Впрочем, мул дядюшки Ераноса был маленький, ладненький и отчего-то коротконогий. Только хвост и длинные уши выдавали мула.
В разговоре выяснилось, что мой попутчик следует в сторону Маратука. Он продал в Багеше ореховые пни, закупил там шелка и ситца и теперь вез все это сасунцам.
Мы достигли горы Авзут. Начался трудный подъем. Мул шел краем каменистого леса. Из-под копыт
Мул замедлил шаги. Это терпеливое животное было единственно надежным товарищем на трудных, опасных переходах.
Подъем был такой крутой, что мул все время становился на задние ноги. Из-под ног его срывались камни, но он, совершив очередной прыжок, осторожно выискивал надежное место и, упершись передними ногами в оползни, готовился к следующему прыжку. Погонщик Еранос, увидев, что положение серьезное, пробрался вперед – теперь мы шли в следующем порядке: впереди дядюшка Еранос, сзади я, а между нами мул. Просто удивительно, что поклажа Ераносова не развязалась, – видно, крепко мы все-таки затянули веревки.
Тропинка, убежавшая под низкорослые сливы, вновь объявилась и, попетляв немного, пошла краем леса, потом снова запуталась среди грушевых деревьев и в конце концов, задыхаясь, уткнулась в голый утес.
А нам уже пора было расставаться. Еранос направлялся в Сасун, мне же появляться там было еще страшнее, чем идти по краю бездны, – ведь в Багеш я пришел из Сасуна. Объявись я сейчас в Сасуне, меня бы тут же в тюрьму упекли.
Я был поглощен этими невеселыми мыслями, как вдруг Ераноса схватила боль в пояснице. Мышцы на спине окаменели, сильно закололо в животе, и Еранос, опустив веревку, словно переломленный надвое, без сил опустился на камень. Такое часто случается с путниками, проделывающими долгий путь.
Но я не растерялся. Завел мула за скалу. Руки больного сложил крест-накрест на груди и, продев свои ладони ему под мышки, сильно надавил коленом Ераносу на грудь. Послышался хруст. Боль отпустила моего погонщика, и вскоре мы как ни в чем не бывало продолжали путь.
Мы обошли каменную гряду и прямо перед собой увидели гору Цовасар.
– Э-эй, с двумя башками гора Маратук, не скучаешь без тещи? – вдруг воскликнул дядюшка Еранос, глядя на высокую гору, которая выглядывала из-за вершины Цовасара.
Я поинтересовался, что значат эти его слова. – Ну, раз ты меня вылечил от этой напасти, расскажу тебе на прощанье историю… В Сасуне самое любимое существо Для зятя – его теща, – сказал Еранос, подтягивая веревки на муле. – Ну вот, значит, один зять, только что женившись, с тещей и сватами идет, чтобы принести жертву горе Марута, ты знаешь, мы ее еще Маратук зовем. На обратном пути зять просит тещу со сватами пройти вперед, он-де хочет наедине открыть свое сердце горе. Когда они удаляются на порядочное расстояние, зять оборачивается, долго смотрит на гору и кричит: «Эх, умереть мне за тебя, Маратук-гора, это как же ты сидишь один, да без тещи!»
Погонщик Еранос закончил рассказывать предание, и мы расстались. Он направился в Сасун, к Маратуку, а я по склонам Цовасара двинулся к Брнашену.
Силою веры До церкви св. Ахберика оставалось совсем немного. И вдруг глазам моим открылась неповторимая картина горной страны.
Несколько сасунцев волоком хотели поднять из глубокого ущелья громадный мельничный жернов. У них было приспособление в виде колеса, сколоченного из грубого дерева с колом посередине. Кол был с отверстием. Жернов водрузили на кол, через отверстие в нем продели длинную цепь, а к цепи
приладили железные прутья. Мужчины по трое взялись за эти прутья, упираясь в них грудью, чтобы не нарушилось равновесие. Еще запрягли семь волов, те тоже тащили, и на крутых каменистых склонах пропасти все вместе тужились – пытались удержать гигантский жернов, готовый каждую минуту сорваться в бездну и унести с собой людей. Человек восемнадцать – двадцать, считай, было. У всех смуглые, почти коричневые лица, все – в шерстяных головных уборах, на одежде – на спине – козлиная шкура нашита.Среди них выделялся высокий, могучего вида старик – одежда вся запорошена мукой. Он шел позади всех и следил, чтобы жернов не соскочил с подпорки. Два дня назад горный ливень размыл старую мельницу дядюшки Миро, стронул с места верхний камень жернова и унес в пропасть. Люди говорят, от камня в это время снопы искры летели. Этот случай еще больше укрепил веру хутцев в силу и могущество своей мельницы.
Рассказывают, Григорий Просветитель* на обратном пути из Кесарии на горе Аватамк вступил в бой с язычниками Тарона. Предание гласит, что он с одним только деревянным крестом в руках победил тьму-тьмущую огнепоклонников и, убив главных жрецов Дисане и Демитри, предал сожжению их тела, а пепел сбросил в воду с моста Фре-Батман. Оставшиеся в живых жрецы и жрицы выбежали из-под развалин своих храмов и превратились в куропаток. Просветитель преследовал их до последнего и сбрасывал в пропасть возле горы Аватамк, потом заваливал громадными каменными глыбами.
* Григорий Просветитель – основатель армянской церкви, первый армянский патриарх, крестивший армян в 301 году.
Только одному хромому дьяволу удалось уцелеть, за это он поклялся всю жизнь быть канатоходцем и прислуживать в церквах св. Карапета и св. Ахберика, чистить там очаги, а пепел по ночам сбрасывать с Фре-Батмана.
До сих пор народ Тарона верит, что, когда все спят, хромой дьявол с громадной корзиной за плечами приходит, собирает золу в этих двух церквах и, перепрыгивая с горы Шамирам на Цовасар, спешит через Маратук к мосту мастера Батмана, чтоб высыпать пепел в воду.
Когда-то сасунцы обнаружили в своих ущельях большие глыбы каменной соли. Будто бы это бывшие каменные книги огнепоклонников, которые Григорий Просветитель швырнул вслед убегающим жрецам. И особенно хутцы верят, что их мельничные жернова сделаны из этих скал. Вот почему крестьяне с семью упряжками спустились в пропасть, чтобы поднять со дна ее священный камень.
Вот они остановились передохнуть. И когда раздался голос Миро: «Вста-ли!» – пастухи вскочили на упряжки, кликнули друг друга, волы потянули цепь, и жернов снова пополз в гору. Среди них я узнал талворикского Фадэ – он сидел на первой упряжке, свесив ноги прямо в пропасть. Фадэ со своего Хтана первым заметил, как ливень уносит жернов, и, подхватив лопату, с громкими воплями поспешил на помощь. Я, недолго раздумывая, сбежал в ущелье, быстро приблизился к старику Миро и встал рядом с ним, подставив грудь под железную цепь.
Тропинка в горах, петлявшая среди сливового кустарника, растерянно уткнулась в утес, сбившись с пути. Сбился с пути и мельничный камень, унесенный в пропасть ливнем. И мы плечо к плечу, рука к руке, с верою взявшись за дело, волокли его по скалистому склону вверх – к солнечной вершине.
Волы медленно двигались вперед, плотно прижимая копыта к земле. «Еще немножко, родимые, ну же!» – подгонял их мельник Миро.
Наконец с большими трудностями жернов вытащили на вершину горы, по тряской бугристой дороге докатили до дверей мельницы; слегка наклонив, внесли на руках в помещение и водрузили на место.