Зов пустоты

Сеньон припарковался в сером темном переулке. Трое жандармов вылезли из машины и застегнули куртки, прикрывая свои пуленепробиваемые жилеты. Они почти час добирались по пробкам до Вильжюифа. Уже стемнело, холод поднимался от земли, словно последний вздох умирающего зверя, и пробирал до костей.

Гильем сверился со своим айфоном и указал на перпендикулярную улочку:

– Вон там, в ста метрах.

Старые облупленные дома, неухоженные сады, убогие гаражи, новая многоэтажка, будто случайно оказавшаяся в этих местах, – район жил с перебоями, фонари стояли редко, у многих были разбиты лампочки, и целые участки улицы оставались во мраке. В сегодняшнем мире то, чего не видно, не существует. Это правило действует с тех пор, как появились интернет и господь-телевизор: быть на свету или вовсе не быть. Сид Аззела жил в современном небытии.

Гильем остановился перед хлипкой приоткрытой калиткой, за которой виднелась дорожка, поросшая редкой травой. Дом с кривыми ставнями точно отвернулся от квартала, пристыженный. Казалось, что эта хибара вот-вот развалится и рухнет.

– Он тут живет? Ты уверен? – спросила Людивина.

– Он указал этот адрес.

В доме было так же темно, как и на улице.

Трое жандармов настороженно двинулись вперед – руки наготове, все чувства начеку.

Когда они подошли ближе, не осталось никаких сомнений, что дом заброшен. Облезший фасад украшали бесконечные граффити, сломанные жалюзи на втором этаже едва держались, разбитые окна открывали всем ветрам нутро когда-то вполне приличного особняка.

Людивина бесшумно поднялась по ступенькам крыльца и носком толкнула дверь, давно не запертую. Вытащила из кармана фонарик и осветила белым лучом растрескавшуюся напольную плитку, заплесневелые стены прихожей. Она вошла внутрь, следом Сеньон и Гильем со вторым фонариком.

– Никого, – тихо прошептал Сеньон.

Людивина не ответила и прошла дальше. В доме отчетливо пахло сыростью, но было и еще кое-что…

Ароматный шлейф… Пахнет едой!

Она постучала пальцем по носу, указывая коллегам на то, что заметила. Здесь кто-то жил или недавно сюда заходил.

Справа две комнаты, заваленные хламом и строительным мусором. В свете фонарей блеснули пластиковые шприцы. Груда рваной, заношенной до дыр одежды среди банок, бутылок и картонных коробок, сложенных вместо матраса. Неподалеку валялись использованные презервативы – кожа змеи порока после линьки, свидетели того, как красота обернулась уродством.

Никого.

Людивина вернулась в прихожую, откуда шла наверх покосившаяся лестница; хлипкая дверь сбоку вела в подвал.

Указав пальцем на потолок, она дала коллегам понять, что хочет подняться с Гильемом, и жестом велела Сеньону оставаться на месте. Тот энергично покачал головой.

– Мы больше не делимся! – категорично прошептал он. – Хватит глупостей!

Ступеньки ужасно скрипели при каждом шаге, череда язвительных смешков превратилась в хохот безумной ведьмы, когда Людивина решила ускориться.

Поздно прятаться.

Лестница вывела их на просторную площадку, куда выходило пять закрытых дверей.

Людивина чувствовала, как бьется ее сердце – ровно, но быстрее обычного. Она старалась внимательно следить за всем, сохранять спокойствие, видеть все, но не упускать из виду главное – безопасность каждого из них. Если на них с криками выскочит наркоман, они не имеют права утратить самообладание, думая, что перед ними террорист.

Она поняла, почему ей не по себе. Воспоминание о том, как на нее напали в собственном саду, еще не стерлось – удар электрошокером, легкость, с которой Антони Бриссон подчинил ее… Для нее он навсегда останется голым мужчиной. Тем, кто толкнул ее на словесную проституцию, чтобы выжить. Тем, кто вытащил ее из ямы, чтобы изнасиловать и убить. Ублюдком, чудовищем.

Сеньон внезапно хлопнул ее по плечу, возвращая к реальности. Он указал на низ одной из дверей: под ней мерцал тусклый свет. Словно там горела свеча.

Все дружно положили ладонь на табельное оружие, но не стали пока доставать пистолеты из кобуры. Стараясь не шуметь, они приблизились к двери. Сеньон встал справа от проема, Людивина – слева, Гильем – по центру. Людивина собралась было крикнуть: «Жандармерия!», но в последний момент оттолкнула Гильема вбок. Никого не ставить по центру. На всякий случай…

– Жандармерия! Назовите себя и откройте дверь! – приказала она громко и четко.

Спустя мгновение дверь пробили порох и расплавленный свинец. Смертоносный ливень взорвал гипсовую лепнину, изрешетил деревянные брусья, расшвырял щепки и пыль. Выстрелы гремели, словно крики ярости.

Людивина съежилась, втянув голову в плечи, и выдернула из кобуры свой «зиг-зауэр», стараясь не закрывать глаза в наступившем хаосе. Сеньон прижался спиной к окну, держа у лица свой полуавтомат. Людивина не увидела Гильема, но поняла, что пули летели как раз туда, где он стоял, пока она его не отпихнула.

Она с ужасом заметила, что Гильем лежит на полу, ошеломленный. Похоже, он остался цел, но сильно испугался. Она жестом велела ему не двигаться.

Стрельба прекратилась. Людивина медлила. Стоит ли броситься вперед или лучше отступить и сообщить в ГВНЖ? Как они будут удерживать сумасшедшего, пока не подоспеет подмога? Что, если элитное подразделение будет добираться час, а стрелок выйдет с автоматом Калашникова и прошьет их пуленепробиваемые жилеты, точно скальпель – живую плоть? Что, если он взорвет себя?

Сеньон вопросительно качнул подбородком, спрашивая у Людивины, что она думает делать. Он указал на дверь.

Она помотала головой.

Слишком опасно.

Она чувствовала, что одна непременно решилась бы. Но не с Гильемом и Сеньоном. Это безумие. Да она и не могла больше вести себя безрассудно. Необдуманные решения остались в прошлом.

Отступить и оцепить периметр.

Она услышала шум в комнате, затем узнала характерный щелчок зажигалки.

Он что-то поджег!

Первое, о чем подумала Людивина, – фитиль. Он их всех взорвет.

– На улицу! – крикнула она коллегам.

Едва они дернулись с места, как за дверью раздался выстрел. Один. Затем сильный удар. Что-то упало.

И тишина. Из-за двери больше ни звука.

Сеньон и Людивина переглянулись. Они думали об одном.

– Черт с ним, – бросила она, развернулась и двинулась к двери.

Сеньон мощным ударом ноги вышиб и без того еле державшуюся створку, выставил перед собой пистолет.

Их встретило плотоядное дыхание ада, заставившее отпрянуть.

Языки пламени уже лизали стены на уровне человеческого роста, заполняя комнату удушающим жаром. На полу валялись три пустые канистры – судя по запаху, из-под бензина. Огонь неистово пожирал то, что еще недавно было спальней и кухней.

В центре комнаты, в жадных объятиях огня, лежало тело. Алая гвоздика пробила дыру под нижней челюстью, из нее капала кровавая слеза. Прямо в мозг. И пистолет все еще у него в руках.

Сид Аззела поджег дом и покончил с собой.