Звенья и зёрна

Сонет неправильный

Русская тяжелая любовь! Гибель ей понятнее, чем убыль, Танец ей милее — среди сабель, А паденье — в купол голубой. Мир ей братец, а сестрица — боль, Мастерица быль менять на небыль; Но ограбил небо, кто пригубил Русскую тяжелую любовь. Кипень яблонь, ливень, песнь и вопль, Гордости и горя коромысло, Против равновесия и смысла Здравого… О ней не смолкнет молвь. Любящий и в пламя льющий масло, Дай тебе любовь, чтоб не погасло!

Любовь и лингвистика

По-русски любовь действительно зла: она не любит множественного числа, с ней играть — сыграешь трагедию, ей доступное невыносимо, невозможное — по плечу. По-русски любовь легко рифмоваться не любит, кровь — это очень серьезная рифма, и не зря откликаются эхом повелительные глаголы — не прекословь, славословь, приготовь, бровь мелькает порой, прочие рифмы не в счет, ведь свекровь и морковь — для пародий. Ах, сочинять бы стихи на языке Эминеску, где любовь выступает в трех лицах: амор, юбире и драгосте. Первые два обнимаются с сотнями слов, от рифм глаза разбегаются: какая прелесть соединить юбире (любовь) — немурире (бессмертье)! И только драгосте — славянского древнего корня — и там чурается переклички. По-русски мужчина рифмуется запросто, наверное, он — не слишком уж верная доля любви, то есть он — иногда молодчина, иногда дурачина, личина, добивается чина, а женщина — исключительность в слове самом! Дальше всех от нее звуковые подобья, вроде военщины, деревенщины, потому-то поэты избегают с ней встреч на краю стихотворной строки, а если приходится, то исхитряются, измышляя тяжелые рифмы: трещина, раскрежещена, уменьшена и так далее. Ну а девушка — и подавно рифмованию не поддается, — где уж там разгуляться среди неуклюжих денежка, дедушка, никуда не денешься… Запрещая расхожий размен, русский язык указал на единственность, неповторимость, уникальность — имейте в виду эту любовь, эту девушку, эту женщину, их неразмениваемость, незаменимость, невыговариваемость, неизреченность…

Читая Тютчева

Молчи, скрывайся и таи…

1

Быть только мастером — невелика заслуга, Заслуга — исповедь и проповедь души, Когда ты несвободен от любви, от друга, От звезд и от земли… Всему принадлежи. Но с современностью мучительна разлука, Когда согражданам в коснеющей тиши Не вырваться из заколдованного круга, А ты на новые выходишь рубежи. Толпа торопится, кружным путем влекома. Ты отклонился? Одиночество отлома Сноси безропотно, будь верен высоте. Когда разлом прошел и через стены дома, Себе принадлежи. В застойной суете Остаться мастером — учиться немоте.

2

…Как тихо! Мир замерший чуток, Но тишь тишине не равна. Не дай тебе бог перепутать молчание скрипки с молчаньем бревна. Пока не созрела молитва подкупольная, ты колокол зря за язык не тяни, молчание, как возлюбленную, ты от посягательств храни.

3

И это с ней умрет. Она молчать умеет. Однажды бедных душ коснулся звездный час… От бездны немоты отступничеством веет, а Слово — это дар, что продолжает нас. О музыке смолчать? Душа окаменеет. Зачем сама себе она зажала рот? Кто песне волю даст, тот в ней не постареет, чем более отдаст, тем менее умрет. Увидевший цветок смолчит — цветок увянет, смолчавший про маяк потопит корабли, узревший божество смолчит — и нас не станет, пустыни подойдут, подходят, подошли…

«…но с облаков упав на камень…»

* * *

…но с облаков упав на камень, крыло стиха ты повредил, теперь все мелкое подробно В глаза соломой, но смотри — Не ты один — такое время, теряющее высоту. Что делать? Есть еще в газетах кроссворды — время убивать… Что делать? Стало все иначе, все снизу выглядит не так: любовь — с изнанки, ум — с исподу и памятники — с сапогов, и звезды ржавые как гвозди в подошве неба… 1981

«В московском декабре…»

* * *

В московском декабре нет солнца по неделям, и тянет подземельем, и сыро, как в норе. Туман густой и влажный размазал вдалеке Останкинскую башню, как ложку в молоке. На душу монолитный небесный свод налег, как в малогабаритной квартире потолок. И жизнь в таком настрое, и лозунга лоскут к периоду застоя потомки отнесут…

«Детству нужен маленький тайник…»

* * *

Детству нужен маленький тайник, Тайна изначальная — природе. Личность перпендикулярна моде, Как огласке уличной — дневник. Что на людях сочиненье книг, Что любовь, что роды при народе? Что душа в подстрочном переводе На расхожий будничный язык? Умный в переводе на дурацкий, Женский в переводе на мужской, Трезвый в переводе на кабацкий, Гениальный стих — на никакой? Тайну бережет первоисточник, Точно балерина — позвоночник.

Занавес

За спиною не падает занавес. Оглянись — на безмолвный запрос все, что было, на сцене заново возникает подряд и вразброс. Но всегда перед носом — занавес, эта пьеса вперед не видна. Проступает ли радость, как зарево, или кровь — как сквозь марлю бинта? Не один бросался на занавес, как на штурм лотерейных удач, но предательски перед глазами матадор полощет свой плащ… Кто-то ищет зазор среди заповедей, подсмотреть — старается зря, кто целует краешек занавеса, за молчание благодаря, но художник не знает зависти, верный замыслам вещего сна, вдаль глядит и не видит занавеса, как не видит в кино полотна…

Мастер

1

— Молодой был, красивый и ярый, было творчество и торжество, а теперь он настолько старый, точно он никогда ничего… Налетало ли дерзкое чувство, обдавая прибоем его? — Но взыскательней, строже искусство и все выше его мастерство, с тихой мудростью тысячелетней создает каждый стих как последний, удивляясь ему как единственному… Сын природы, невидимо юн, он летает во сне — этот горный валун. Улыбается старый колдун.

2

Суждено горячо и прощально повторять заклинаньем одно: нет, несбыточно, нереально, невозможно, исключено… Этих детских колен оголенность, лед весенний и запах цветка… Недозволенная влюбленность — наваждение, астма, тоска. То ли это судьба ополчается, то ли нету ничьей вины… Если в жизни не получается, хоть стихи получаться должны. Комом в горле слова, что не сказаны, но зато не заказаны сны… Если руки накрепко связаны, значит, крылья пробиться должны.

«…но пуля Дантеса…»

* * *

…но пуля Дантеса на смену поэта повергнутого на сцену вызвала Лермонтова — такая вот пьеса. Но что за финал, когда не нашлось современника спросить с того соплеменника, что руку на своего поднимал! И с тех пор уже не от француза погибала русская муза…