Зверь в тени

Послышались охи и ахи – от тех, кто еще не слышал новостей. За ними последовало беспокойное бормотание. Шериф Нильсон, сидевший в нескольких рядах и чуть левее от нас, поднял руку, как будто в церкви могли находиться люди, не знавшие, кто он такой.

– Мы должны неустанно молиться о спасении и скорейшем возращении к нам рабы Божьей Бренды, равно как и об Элизабет Маккейн, которую никто не видел за неделю, минувшую с ее исчезновения из ресторана. Если вы что-либо знаете, поведайте это шерифу Нильсону. Даже если это кажется вам маловажным. А теперь давайте помолимся все вместе за пропавших девушек и их родных.

Отец Адольф низко склонил голову и начал бормотать себе под нос слова молитвы. Мы все последовали его примеру. Кто-то в моем ряду встал (должно быть, приспичило). Я не обратила на это никакого внимания. Хотя я истово, всем сердцем желала, чтобы Бренда нашлась целой и невредимой, мои мысли – к величайшему стыду – занимала не молитва, а тот снимок, который Ант показывал всем подряд. «Что, если о нем узнает отец? Или, хуже того, увидит его?»

– Ты знаешь, где эти девочки!

Пронзительный крик прорезал гул слившихся в молении голосов, как острие ножа лист бумаги. Десятки пар глаз взметнулись вверх. Проскользнув мимо отца в проход, мама встала, покачиваясь из стороны в сторону и бросая в лицо священника обвинительные слова; ее собственное лицо пылало гневом. А у меня от изумления отпала челюсть.

– Ты знаешь, где эти девочки. Я разговаривала с Богом, и Он сказал, что ты должен их вернуть! – Мама медленно развернулась, ее глаза засверкали. – Вы все знаете, что с ними случилось. Им пришлось заплатить дань Пэнтауна. И все вы несете за это ответственность. – Мама начала указывать на прихожан, тыча пальцем воздух при каждом резко кидаемом слове: – Каждый. Из. Вас.

Отец Адольф торопливо сошел с кафедры. Но папа уже был рядом с мамой. Обхватив ее рукой за талию, он попытался вывести маму из церкви. Но она начала извиваться, попыталась вырваться, широко раскрыв глаза, закричала о помощи. Скованная ужасом, я лишь крепче прижала к себе Джуни и закрыла ей ладонями уши.

Шериф Нильсон шагнул к кафедре и раскатистым голосом человека, наделенного властными полномочиями, проговорил:

– Сейчас трудное время для матерей, вне всякого сомнения. Отец Адольф, вернитесь к своей пастве. Гари позаботится о своей семье.

Нильсон повернулся ко мне и кивнул: Уходите. Сейчас. Немедля.

Сгорая со стыда, я схватила сестру за руку и потащила к боковому проходу, натыкаясь на людей в поспешном бегстве. Когда мы с Джуни оказались на улице, отец уже отъезжал от парковки в направлении больницы.

***

– Я не хочу заходить к Анту, – заявила Джуни, пнув ногой песок. Церковь Святого Патрика была всего в полутора километрах от нашего дома, но жара удвоила дистанцию. – Я хочу домой, посмотреть телик.

– По нему ничего интересного не показывают в воскресное утро, тебе это отлично известно. И потом, это займет всего несколько минут. У Анта есть одна моя вещица, мне нужно ее забрать.

– Какая вещица?

– Фотка.

– А-а.

Следующий квартал мы прошли в молчании. Машин на улице было мало. Почти все жители Пэнтауна находились в церкви.

– Как ты думаешь, как долго мама пробудет в больнице на этот раз? – нарушила молчание Джуни.

На ней было платье в полоску; в волосы вплетены ленточки. Несмотря на девчачий наряд, выглядела сестренка гораздо старше своего возраста – лет на шестнадцать, не меньше. Эд был прав.

– Пока ей не станет лучше.

Джуни сморщила личико:

– Ты всегда так говоришь.

– Потому что это правда.

Джуни снова примолкла. В конце улицы я разглядела дом Анта; автомобиля на подъездной дорожке не было.

– Я могу открыть тебе секрет? – тихо спросила сестра.

Я почти забыла, что она брела рядом – прокручивала в голове, что и как я скажу Анту, чтобы получить свое фото назад.

– Иногда мне хочется, чтобы мама к нам не возвращалась, – выдохнула Джуни.

Я резко повернулась к ней:

– Что???

Выпятив подбородок, Джуни посмотрела на меня с вызовом:

– Мама. Иногда, когда она ложится в больницу, мне хочется, чтобы она там осталась. И не возвращалась домой. Без нее дома гораздо лучше. Папа чаще насвистывает. Даже ты улыбаешься иногда.

Я нахмурилась.

– Я всегда улыбаюсь.

– Раньше да, ты улыбалась, – медленно моргнула Джуни; ее зеленые глаза были огромными, отороченными длинными пушистыми ресницами – почти мультяшными. – Когда я действительно была маленькой. Еще до того, как начала ходить. Я знаю это, потому что есть фотки.

– Где?

Я единственная убиралась в доме. И наши семейные фотографии висели или стояли там, где их могли видеть люди; большинство из них были сделаны до рождения Джуни. И запечатлены там были мама с отцом. Их родители. А меня – улыбающейся – не было ни на одной.

– В папином кабинете.

Я остановилась:

– Тебе же нельзя туда заходить!

– Но там столько всего интересного, – пожала плечами сестренка и указала пальцем: – Ант на улице.

Я посмотрела туда, куда она показывала. Ант и правда стоял на крыльце, как будто бы предугадал мой приход.

– Подожди здесь, – велела я Джуни. – А еще лучше ступай домой.

Бросив на меня еще один вопрошающе-любопытный взгляд, сестренка пошагала вниз по улице. А я двинулась к Анту; на меня снова накатил гнев, и с каждым шагом он усиливался, пока не разросся в защитную ширму вокруг меня.

– Что такое, Хизер?

– Твои родители дома?

Ант помотал головой.

– Чудненько. Верни мне фотографию, – безо всяких обиняков рубанула я.

Ант прислонился к перилам; его лицо оказалось в тени.

– Какую?

Взбежав на крыльцо, я толкнула парня так, что он перебрал ногами несколько ступенек.

– Ты знаешь, какую. Ту, которую сделал в хижине. Со мной в лифчике.

Восстановив равновесие, Ант надвинулся на меня, приблизил лицо почти вплотную к моему, обдал его дыханием с яичным душком:

– Это моя фотка. И я не собираюсь ее отдавать.

– Но на ней я!

– Ты сама мне разрешила взять ее на память, – ухмыльнулся Ант.

– Я передумала.

На меня нахлынула волна неудержимой ярости; я покосилась на дверной проем, готовясь забежать в дом, ворваться в его комнату и перевернуть там все вверх-дном, пока не найду фотографию. Должно быть, тело выдало мое намерение, потому что Ант стрелой метнулся ко мне, встал на пороге, преградив мне доступ в дом, и скрестил на груди руки. Широкий рот парня скривился в злобную линию под его носом, как у мистера Картофельная Голова.