Зверь. Изменил мне — изменил меня

— М-м… — Динара стонет во сне и улыбается.

Ей нравятся мои прикосновения, а мне от этого только хуже. В смысле, лучше. Но всё-таки хуже.

Так нельзя!

Медленно, крайне неохотно отодвигаюсь от девочки и стекаю с кровати на пол. Лежу на спине, пялюсь в тёмный потолок и пытаюсь прийти в себя. Сердце разошлось конкретно — не продохнуть.

Чтобы я ещё раз!.. Будь моя воля, я бы эти две недели во дворе жил.

Так и тянет обратно на кровать. Забраться под одеяло, сгрести в охапку тёпленькую, сонную девчонку и…

Быстро встаю и валю подальше от искушения. На улицу. Там дождь идёт, может, остужусь немного.

Стою под проливным дождём, жду, когда отпустит. Но всё бесполезно. Меня прям тащит в дом. В штанах уже дым коромыслом, в башке крови не осталось.

Рыкнув, хватаю ведро, черпаю воду из бочки и выливаю на себя.

О, кажись, попустило слегка. По крайней мере, видеоряд пошлого содержания перед глазами больше не мельтешит. И дышится легче. Только замёрз как цуцик.

Набираю охапку дров из дровяника и плетусь домой. Займу себя делами. Всё равно теперь не уснуть.

Подкидываю полешек в топку и ставлю вариться куриный бульон. Сестрёнке утром обязательно надо поесть. Поглядываю на аккуратные пяточки, торчащие из-под пледа, и снова здорово — хана моему дзену. И это первая ночь. Что дальше-то будет?

Кое-как настроив себя на трезвость ума, иду во двор искать подходящую корягу для клюки. Столяр я от бога, ага. Но обещал — сделаю.

Устраиваюсь в дровянике под навесом. Строгаю ножом толстую сухую ветку и гоняю мысли. Прогоняю мысли…

— Она не для меня. Не моя она, — бормочу. — Просто, мать твою, работа…

* * *

Проснулась, потянулась. Не могу ничего понять. Где я? Кто я?

Собрать воедино осколки сонного сознания непросто. Но у меня получается. Облегчения это не приносит, потому что я снова попадаю в плен пустоты.

Зато уснула хорошо. В крепких объятиях Карима, м-да… Вспоминаю — и стыдно, а вчера меня совесть не мучила. Я расслабилась, прижавшись к крепкому горячему мужскому телу, и выключилась.

Стоило бы спросить Карима, что это вообще было? Но, если честно, не хочется спрашивать. Было хорошо, и я выспалась.

Кстати, где мой братец? Выглядываю из-за шкафа, а диван пустой. И тишина такая… недружелюбная. Сердце снова сковывает необоснованный страх. Так и до панических атак дожить можно.

Встаю с кровати и босая, плетусь к двери. Выхожу на улицу — свежо. Утро после дождя не самоё тёплое, во дворе лужи и грязь. Бр-р!

— Кари-и… м-м… — лёгкая улыбка появляется на моих губах.

Брат спит, сидя на пеньке под навесом. Привалился плечом к поленнице и храпит. Здоровенный бугай, а на лице безмятежность — на это можно смотреть вечно. Но лучше его разбудить, а то замерз, наверное.

Цепляясь за всё, за что можно уцепиться, ползу к Кариму. Едва успеваю добраться до дровяника, он открывает глаза.

— Ты чего здесь? — смотрит на меня сонный. — Босиком ещё… — переводит взгляд на мои ступни. — Простыть решила?

— А ты? — хмыкаю. — Спишь на улице в такую холодину. Одежда мокрая вон, — цепляю пальцем лямку влажной майки.

— Хватит болтать. В дом давай, — сурово отзывается брат.

Я уже успела понять, что слова у Карима идут параллельно с делом. И сейчас не исключение. Он легко переваливает меня через плечо, поднимает с земли какую-то палку и шагает к дому. А мне смешно — я хихикаю. Пещерный человек добыл добычу и несёт в своё логово.

— Отпусти меня, пожалуйста, — прошу, когда мы оказываемся в избушке.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не захохотать в голос.

— Что смешного? — брат аккуратно ставит меня на пол.

— Ничего, — поджав губы, кошусь на «дубину» в его руке.

— Это вообще-то трость, — хмурится. — Для тебя, — вручает мне палку. — Всю ночь строгал, всё утро шкурил.

— Оу-у… — становится неловко. — Спасибо.

Я слишком увлеклась фантазией на тему неандертальцев. Дубина похожа на тросточку, но я этого сразу не заметила. Исполнение, конечно, грубое, но главное ведь не внешний вид вещи, а забота, с которой она сделана. Для меня, между прочим. Пустоту в душе заполняет тёплое чувство.

— Не за что, — Карим, похоже, обижен. — Сейчас воды согрею — ноги помоешь, умоешься. Потом завтракать будем.

Он суетится — разжигает огонь в буржуйке, ставит греть воду. Всё с каменным выражением лица. Такой бука.

Опираясь на трость, хромаю к брату.

— Обиделся? — спрашиваю, пытаясь поймать его взгляд.

— Делать мне больше не хрен, — ворчит и на меня не смотрит. — Глупости не говори, — бахает пустой тазик на пол у дивана и уходит к столу.

Угу, сразу видно — он не обижается. Ни капельки!

Снова ковыляю к Кариму. Присаживаюсь за стол и, подперев скулу кулаком, наблюдаю за ним.

— Кажется, я поняла, почему я здесь. С тобой, — прячу улыбку в уголках губ.

— Почему? — ловлю заинтересованность в тёмных чуть раскосых глазах. — Вспомнила что-то? — а теперь я вижу тень беспокойства.

— Нет, ничего, — вздыхаю. — Просто… — прикусив губу, подбираю слова. — Нельзя уйти от человека, который окружает тебя такой заботой.

Я думала, брат улыбнётся, обижаться перестанет, а он почему-то задёргался. Вместо позитивных эмоций я получаю его тихое бурчание и хмурое, как туча, лицо. Вышло только хуже.

— Мойся, — наливает тёплую воду в таз, потом в кувшин. — Сейчас завтрак сделаю.

Что я не так сказала? Не знаю. Но, похоже, сейчас к Кариму лучше с вопросами не лезть.

* * *

Завела песню о моей заботе. Лучше бы молчала.

Просто сестрёнка не знает, какой у неё братец-козлик. Спелся с её мужем-ублюдком. За деньги. По сути, я даже не знаю, что Тимур задумал и чем это обернётся для Динары, но помогаю ему. И кто я после этого, если не козлина?