Звезда Аделаида - 2
Шрифт:
Но да это всё дела минувших дней и, ко всему прочему, сейчас это ровным счётом никому не интересно. А интерес представляет другое - как Пот… Гарри удаётся каждую ночь пробираться к нему, Севу, и спать без храпа, не будя человека, которого он так сильно любит. И где он только спит? Неужели опять, свернувшись калачиком, в ногах? Но Снейп помнил, что тогда, много раньше, он не помнил после сегодняшней бешеной гонки за жизнь Квотриуса, когда точно, Гарри отлёживал ему ноги. Теперь же профессор с удивлением обнаружил, что всё время с «пальпации» его члена и ночи первого купания в проклятущей бочке, тогда совершенно безобидном «аквариуме» с дождевой водой, он был в постели не один. И сказал ему об этом не сам Гарри, но Папенька… А Накра, этот пикт немереной силы? Что Поттер делает с полу-пиктом, чтобы проскользнуть в спальню профессора? Не просто профессора Снейпа, сэра, «мистера», а самого Господина дома! В сердце Мастера Зелий смешалось
Глава 51.
Профессор на этот раз даже не покраснел, а ответил правду:
– Высокорожденный отче, меня не связывает с этим человеком ничто, и я до сих пор не знал ничего о том, что кто-либо осмеливается пройти мимо камерного раба моего. Я прикажу допросить обоих - и раба, и гостя моего прилюдно.
– Вот то-то и оно, что сей гость твой не говорит на благородной латыни, и только ты…
– Нет, я прикажу призвать раба, коий разумеет и язык гостя моего, и латынь. Последнюю - хотя бы немного.
– Ладно, верю я тебе, что не ведаешь ты ничего, сыне, лишь бы ты разлюбил ты Квотриуса.
– Но…
– Никаких «но». Не перечь старому отцу, хоть ты и Господин дома. Считай, что сие суть приказ воинский. Изгони образ Квотриуса, тебя смущающий, из разума своего, взамен же прими в сердце своё облик невесты твоей. Держи, это камея* - портрет её, сделанный рабом - резчиком искусным, привезённым из Рима недавно, когда Сабиниусы забирали оттуда всё, им принадлежавшее доселе. Раб сей учился у великого мастера, бывшего родом из Греции, а потому камея сия есть достоверный, не приукрашенный образ лика её и персей богатых.
Северус спокойно, не торопясь, взял камею, даже не взглянув на неё. К чему? Это не оставило равнодушным заинтересованного Малефиция в «полюблении» невесты наследником заране. Он даже возвысил глас свой, и без того громкий:
– Северус, неужли всё равно тебе, на ком жениться - на девице ладной да прельщающей ликом, статью преотменной и, уж поверь, персями столь преотличнейшими, что даже завидно мне после иссох… Всё, умолкаю, не то по военной привычке что-нибудь грубое о супруге своей чудесной, кою люблю я теперь боле, нежели когда-либо прежде, скажу тебе. Так, на чём это прервался я? На персях или на самой дщери Сабиниуса?
– На дщери, отче, наречённой невесте моей.
– … Да, так на ком тебе жениться - на девице честной и высокорожденной, превыше нашего происхождение имеющей, или, милостивые боги, уж не прогневайтесь на дом Снепиусов за словеса таковые греховные и срамные, кобылице молодой, что не даёт себя покрыть жеребцу племенному?! Хоть бы взглянул для приличия, что ли, для отрады отца родного, из чресел коего вышел!
Северус разжал кулак - с камня на него смотрел некрасивый профиль, со вздёрнутым в рыльце на кончике, но в остальном прямым, римским носом, так не сочетавшимся с пятачком. Профиль был вырезан очень грубо и «приукрашен» чрезмерно, неестественно высоко расположенной, прямо у плечей, вздыбленной большой грудью. Грудь казалась действительно «богатой». Сразу видно, что раб - резчик был попросту профаном, скорее всего обучавшимся искусству у заезжего мастера из Греции вовсе не в Риме, а на Альбионе, и был раб сей либо бриттом, либо, в лучшем случае, полукровкой. Да и сам объект изображения, что намного хуже естественно для Квотриуса, мягко говоря, оставлял желать, чего получше. А что бы вы хотели от столь переспелой и пышнотелой девицы? Коль, вообще, она честная девица, причём у Северуса были серьёзные сомнения на этот двусмысленный счёт, но могущий иметь лишь один-единственный ответ. Основаны домыслы Снейпа были на многом, следующем из разговора с Сабиниусом Верелием Конигусом, на постоянном настаивании будущего тестя на невинности голубиной невесты-невидимки. Она, эта Адриана Ферликция, с красивым, но труднопроизносимым для англоязычного Северуса, именем, могла оказаться либо и вправду честною девицей, либо… вовсе наоборот.
Некрасив был профиль этот, неприятный, низменный, приземлённый… словом, похотливый какой-то.
Словно Адриана на самом деле - зрелая, дебелая самка, даже не женщина, и уж тем более, не девушка.
– И как мой бедный, столь много бед претерпевший Квотриус с такой образиной спать-то будет? Впрочем, после его Карры… Эта по сравнению с его пикткой - сама прелесть и очарование молодости, правда, не первой. Ну, хоть потешится Квотриус с молодою, пышной, «крутобёдрой» женщиной, как говорил о своей «дщери» высокомерный Сабиниус. Зачнёт ей дитя да не одно, а у меня не останется никого… А Гарри? Вот только не надо Гарри невинного к этой, по всей видимости, грязной истории приплетать!
У-у, ненавижу Сабиниуса за его ядовитое медоустие! Да вряд ли только девственна она - ишь, черты резкие, губы узкие - злюка, наверное, и нос, надо отметить, хотя и пятачком, но переносица прямая, классического образца. Однако, облик этот застыл, словно и впрямь из камня, всё не в развитии, как, к примеру, было… остаётся, скорее всего, у нашей весталки всея Хогвартса, пламенно влюблённой в Ремуса и плавно перерастающей в старую деву, загадочной, а может, слегка придурковатой мисс Луны Лавгуд. О, миль пардон, профессора Лавгуд. У этой же… Адрианы всё уже сложилось, загрубело, затвердело, срослось, если так можно говорить о женщине… да, именно о женщине, глядя на нелепо и грубо сделанную камею. Впрочем, может, это неумелость местного, плохо обученного резчика и фактура камня дают такой эффект… Но нет, нет, нет… Это Адриана такая на самом деле - будем готовиться к худшему. Но мне же её целовать, когда свяще… тьфу, жрец после счастливых ауспиций прикажет обменяться кольцами и поцеловаться. Меня же вывернет от отвращения в непосредственной близости её узких, но, наверняка, любящих послаще пожрать, губ…
Пальцы Северуса нервно затеребили камею в руках, немилосердно вертя её, ведь все мысли его сейчас вернулись к обиженному Папенькой («А, может быть, мною?») возлюбленному Квотриусу и… его будущей супруге де-факто. Однако он отвлёкся, вспоминая, как сейчас…
…Конгресс алхимиков в магической части Рима, но там было так чопорно и скучно, хуже, чем на великосветском приёме по поводу чьих-то похорон, а Снейп бывал и на таких. К тому же, доклад Мастера Зелий, известного британского профессора Снейпа задвинули на последний день. И Северус воспользовался таким недоразумением, которое, впрочем, случалось на каждой международной или даже британской конференции, конгрессе и тому подобных семинарах. А потому это было привычным ему. Ведь его доклады - умные, обязательно по существу, а не «разлей, вода», изложенные по строгой, чёткой основе - всегда предшествовали прениям. Любому выступающему после Мастера Зелий Снейпа докладчику просто не повезло бы, если бы он обнародовал свои вялые идейки или же столь же никому неинтересные, дутые «открытия». На фоне профессора Снейпа только двое алхимиков магической Европы могли предоставить остальным по-настоящему интересные идеи да и то, основанные на ранее достигнутых результатах, своих или заимствованных у испанских иудеев-каббалистов Средневековья и даже на реальных, но сплагиатированных опытах хорошенько забытых, по существу, древних. Северус, в отличие от них, всегда предлагал новые идеи и открытия на базе собственных опытов. И всё это на фоне преподавания в Хогвартсе, отнимающего кучу времени, и многочисленных «побочных» увлечений профессора.
Зельевар премиум-класса считал ниже своего достоинства слушать шабутных, несущих, как обычно, сущий вздор мастеров таких отсталых стран, как Португалия, Греция и Албания. В тот день Северус обегал все, какие только мог, достопримечательности маггловского Рима, до которых смог добраться. Оказалось, что единственным достоянием обширной, большей, чем лондонская, магической части Рима был восстановленный чарами и заклинаниями Колизеум, да и то - морок это, не более. Хотя, ради справедливости стоит заметить, что магический Лондон вовсе не имел ничего более примечательного, чем Косой переулок с его магазинчиками, пабами и кафешками да сетью отходящих от него переулков, становившихся всё уже, словно бы истончаясь. В них торговали крадеными гримуарами, артефактами и выставленной на всеобщее осмеяние и продажу любовью.
Имея в запасе целый день свободы от пустых диспутов на вульгарной латыни, Снейп решил посетить музеи маггловского Рима и не ошибся. Здесь он получил массу эстетического удовольствия. Видел он и камеи во множестве. И прекрасны были и женщины со сложными причёсками и обязательными подвитыми коротенькими кудряшками надо лбом, и юные девицы с волосами, перевитыми лентами с драгоценными камнями, и даже мужские черты преображались, оказываясь необычайно благородными и мудрыми. Проступая над поверхностью камня или перламутра, черты женских лиц казались до сих пор живыми и подвижными, мужских - влитыми, суровыми и полными той решительности, которая отличала римлян в эпоху Республики и ранней Империи, но у всех - какими-то прозрачно-призрачными. Северусу всегда нравились древнеримские камеи. Это то искусство, в котором римляне преуспели, как и в архитектуре.
Даже городские дома для многочисленного плебса, строившиеся в Риме на казённые деньги, хоть и не были, совершенно очевидно, архитектурными шедеврами, но достигали в высоту шести - семи этажей. И это в те давние времена! После упадка Западной Римской Империи Европа перешла к убогим хижинам и похожим на бастионы базиликам без единого украшения, а к трёх-четырёхэтажным (последнее - для ратуш) домишкам, держащимся, скорее, друг за друга, чем сами по себе в тесной застройке внутри городских стен - только к четырнадцатому веку.