Звезда Аделаида - 2

Холодно было в этой выстуженной комнате, и холод сковал кровь братьев, хоть и названных, покрыв сердца оболочкой твёрдой, как скорлупа ореха, из светлого, зеленоватого, как на реках в месяце двенадцатом, полупрозрачного, твёрдого льда, вцепившегося иголочками инея вглубь душ их и сердец, приостановив биения их и замедлив ток крови живой.

Не было сейчас и грана любви в сердцах, душах и разумах братьях, одиноких, каждый по-своему, и обозлённых. Однако возбуждение ненавистью - новое, неведомое доселе чувство - незримо витало в их душах, хотя…

Душа Северуса до сих пор полна была приятием некоего чуда, дара, драгоценного подарка, который вошёл в неё во время поцелуя с Гарри. «Ведь не первый же это поцелуй… такого, безликого, бесполого сорта, но первый «на публике». Нет, это не любовь, это просто желание поскорее овладеть юношей, похотливое, как у вонючего козла. Да и мне бы надо в термы - отмыться от женского, как сейчас помню, липкого от пота тела, но… некогда», - решил для себя Северус, поняв, что из сна бестолкового пришёл к нему образ розы без шипов. Таких не бывает - розы всегда, даже в мире магов, колются. И отвратительным показалось ему поведение своё двусмысленное с Поттером на глазах у страшно ревнивого названного брата своего Квотриуса.

– Я должен, должен подойти и обнять Квотриуса, своего немилосердного названного брата, своего единственного истинного возлюбленного. Что нужно было женщине той нечестивой? Только лишь плоть моя, и она её получила ровно столько, сколько возжелала. Ведь совокуплялась она со мною по принуждению, первому Непростительному заклинанию, хоть, наверное, и не знает, что это - Непростительное, сделанному надо мной. Сделала она из меня словно бы деревяшку, пригодную только лишь для сношений и обладания ею, любящей благодаря мордредовой Амортенции.

А Квотриус… Квотриус обладает и телом прекрасным («Как у Гарри, но не совсем - тот тонкокостен, Квотриус же широк в плечах и тело у него, как у атлета.»), но и сердцем любящим, и душою, открытой для брата воистину высокорожденного, и помыслами, обращенными к нему. Нет, Северус был совершенно неправ, заигрывая с Поттером на глазах у Квотриуса. Просто спьяну хотел позлить брата, столь сурового, словно бы истинное его имя сейчас на самом деле - Северус, «суровый», а не имя Снейпа. Вот так, ещё пол-шага, но… сам Квотриус внезапно отступает, не давая шансов подойти к нему поближе.

– О звездоокий мой, биение сердца моего, лампада разума, светоч души, свет и стержень моего бытия, отрада души моей, источник жизни моей, центр мира моего, да всё что есть у меня - это ты, Квотриус.
– уговаривает Северус певуче норовистого жеребца, каким ему кажется сейчас названный брат, - И знаешь ты сие, что только для меня сверкает полуночный свет звёзд в очах твоих?

– Слова твои надоели мне, доколе будешь говорить ты мне одно и то же, повторяя за мною? Вечно, всегда говоришь ты одно и то же, с небольшою лишь разницею. Вот что можешь ты сказать, кроме уже говоренного не раз? И не горит свет звёзд в глазах моих сейчас - всё это ложь и выдумки.

– Пожалуй, ничего больше и не скажу. Но разве мало тебе сказанного? Разве в перечислении сём не заметил ты новых слов, изошедших лишь из сердца моего, разума и, главное, души, и только?

– Мало. Очень, чрезвычайно мало. Ты собрал все обычные, употребляемые мною в адрес твой эпитеты в совокупность, не имеющую, по сути своей, в целости никакого значения.

– Прости, мой Квотриус, но я не поэт, аки ты суть, и говорю лишь, повторяя словеса твои и те, что льются из души моей сами, но… Разве словеса, не пришедшиеся тебе по нраву, так уж важны тебе, знаю, оскорблённому? Это же всего-навсего лишь словеса, пустота. И не могут, не в силах выразить они всей истинной любови моей к тебе. Не избегай меня, позволь лишь только коснуться тебя. Тела твоего возлюбленного и изученного до мелочей мельчайших, до такой степени, что каждая выпуклость или выемка мне известна.

– Коснись и тут же, сразу почувствуешь, что сердце моё почти, что не гонит кровь, дух мой содержащую, по жилам моим. Промозгло мне и одиноко непревозможно. Но в глазах твоих не вижу я света, обыкновенного для меня, сребряного, любовного, страстного, для соития подходящего, подошедшего бы. Значит, хочешь ты из жалости поять лишь плоть мою, обессилевшую от игры со смертью, ведущуюся уж вторые сутки, со свадебной церемонии твоей, едва лишь испытал я головную боль страшную и головокружение опасное, чуть было не повалившее меня, как древо сухое или стебель отцветший, прямо во время церемонии обмена кольцами у столь противного даже мне, кровавого, хоть и знаю, что обмытого тщательно, алтаря, и по день сей, когда я сам не свой и творю, и чудю разности разные. Равно, как и ты -чего стоил один лишь поцелуй с Гарольдусом, богами суровыми проклятым!

– Вот, послушай меня - «поэта», как говоришь ты, будучи благосклонным к «одам» моим, вовсе не мастерским пером написанным.

«Чем наградить нам ребёнка сего?» - подумали боги благосклонные.

И дали сердце светлое тебе, дабы полюбил ты весь мир, и варваров, и Нелюдей, к первым из коих имеешь ты благорасположение таковое, а на вторых ты не ходил походом, дабы узреть всю нищету прозябания их.

«Чем наградить нам ребёнка сего, нежного юношу?» - подумали боги пресветлые.

И дали знатность тебе, дабы стал ты властелином вельможным и доброгневным в мире своём, коего узреть мне удастся, увы.

«Чем ещё наградить нам нежного юношу сего?» - подумали боги небесные.

И дали тебе лик пресветлый, прекрасный, но печально и задумчиво бледно-белый,

Дабы озарял он весь мир подлунный подобно светилу Селены.

– «Чем ещё одарить нам нежного юношу сего?» - подумали боги милостивые.

Волосами столь роскошными, иссиня-чёрными, что трудно описать всю прелесть каждой пряди их;

Глазами бездонными, к любови твоей источающие свет неотмирный, серебряный, хоть очи твои и черны;

Губами прельщающими, тонкими, складывающимися в улыбку возлюбленную, чистую, непреходящую;

Запястиями столь тонкими, что не всякому счастие даровано поцеловать с радостию кисть твою, и говорю я не только о рабах, но и о свободных многих.

«Чем ещё ославить нам юношу сего?» - подумали боги справедливые и могущественные.

Сложением тела превосходным, тонким, изящным, словно апроволока в кузне;

Ногами длинными, прямыми, землю попирающими с силою и в то же время, спокойно, не щедрясь, всю земную полу-ось.

– «Чем наградить нам прекрасного мужчину сего?» - подумали боги праведные.

И дали страстность тебе необъятную и непокорную, дабы любовь твоя была сильною и ненасытною;

Умелость в утехах любовных, дабы любовь твоя была проникновенною, такою, чтобы хотелось повторить её приход, и снова, и снова.

– Но что тебе с того, что всем этим наградили тебя боги прекрасные, милостивые и милосердные, справедливые, небесные?

Нет дела тебе до них, ибо не веруешь ты в них, благородных богов отца моего да и моих тоже, ибо не ведаю я иных.