Звезда бегущая

— Ну уж, стану. Разве здесь можно загадывать. — В Ладонникове, едва Тимофеев сказал про нынешний год, так все и полыхнуло радостью, однако он тут же притушил ее. Слово Тимофеева — сталь, не слово. Причем не простая сталь, а легированная, пообещал насчет квартиры — так и будет, уж ему ли не знать Тимофеева. Только вот из-за чего он позвал, не из-за квартиры же, ясно. Ему ли не знать Тимофеева!

— Станете доктором, станете. Я ведь слежу за вашими публикациями, вижу, куда дело клонится. Заслуженно станете, по справедливости… Ну, постучите по дереву по нашей русской привычке, это не возбраняется. — Тимофеев усмехнулся, помолчал и затем спросил, глядя на Ладонникова в упор: — Что там к вам Боголюбов приходил? — Глаза у него были умные, цепкие, с некоторой даже пронзительностью во взгляде, но уже с мутноватой, иссеченной красными прожилками склерой, — тоже старческие.

Ладонников потерялся. Вон что оказывается — Боголюбов! Никак он не ожидал, что о нем зайдет речь. Понятно, что после боголюбовской статьи Тимофеев волей-неволей думает обо всем том, о чем там написано, и раздражен, раздражен, безусловно, ее концовкой, но что с ним, с Ладонниковым, заговорит о Боголюбове, да еще так вот: зачем приходил…

— Приходил, верно, — не зная, как ответить Тимофееву, проговорил он. — Откуда вам известно?

— Да от него самого, — спокойно ответил Тимофеев, продолжая глядеть на Ладонникова в упор. — Разговаривали с ним нынче. Что, в связи с четырех с половиной кубовым?

— В связи, — сказал Ладонников.

— И чего он хотел от вас?

— Да ничего особенного. Просто попросил ознакомиться с материалами.

— Чтобы потом, на обсуждении, вы его позицию поддержали?

Ладонников улыбнулся. Он уже пришел в себя, зачем вызвал Тимофеев — стало ясно, и напряжение отпустило его.

— Да ну почему же, Владимир Борисович, я Боголюбова непременно поддерживать стану?

— А нет? — Тимофеев расцепил пальцы, откинулся словно бы в удивлении на спинку кресла и взялся руками за подлокотники. — Ну, если нет, я вас плохо знаю тогда. Что, разве доводы Боголюбова, они не убедительны?

— Убедительны.

— Ну, так а в чем же дело тогда? Почему вам тогда его не поддержать?

Ладонников подался в кресле на сторону, ближе к Тимофееву.

— Что его поддерживать или не поддерживать, Владимир Борисович? Просто есть объективная картина, и она говорит сама за себя. Вот, если хотите, в самом таком сублимированном виде мое мнение.

— Сублимированном… ага. Сублимированном, — с расслабленностью произнес Тимофеев. — Словечко-то какое. Сразу видны научные склонности… — Быстро нагнулся вперед и вновь сложил руки, переплетя пальцы на животе. — Ну так вот, Иннокентий Максимович, обсуждение, которого Боголюбов так добивался, я ему устрою, и вы должны выступить на нем не со своим сублимированным мнением, а резко против. Он полагает, Боголюбов, он один за дело болеет, а объективно-то глянуть — он просто всю ситуацию не видит. Сидит на своей кочке — и с нее судит. А ситуация такова, что нечего нам за эти мероприятия, что их бюро предлагает, так уж биться. По всем статьям.

Ладонников, как свернулся в кресле на сторону, так и сидел в неудобной, неловкой позе, не в силах переменить ее. Он вдруг услышал, как с тяжелым туком работает, проталкивая сквозь себя кровь, сердце.

— А что, почему нечего биться? По каким по всем статьям? — с трудом выговорил он.

— Да ну, даже если взять ситуацию со службами. Это сколько крови и нервов положить надо, чтобы их одолеть! А смысл? Из-за двух, из-за трех лет стараться, пока бюро стандартизации свое не внесет и вся самодеятельность этих никому не нужна станет?

— По-моему, там не на два, на три года, по-моему, то, что они сделали, никакими разработками бюро стандартизации не отменится.

Тимофеев, ничего не говоря, глядел на Ладонникова своими старческими прожильчатыми глазами, может быть, с полминуты. Потом расцепил пальцы, оперся о подлокотники и встал. Он прошелся до своего рабочего стола, постоял спиной к Ладонникову и повернулся:

— Давай, Иннокентий Максимович, — сказал он, обращаясь к Ладонникову на «ты», — будем совсем начистоту. Что нам с тобой в жмурки играть… меня бюро стандартизации беспокоит. Бюро создано, скоро с них спрашиваться будет, а что они нам выдадут — дело, нет? Кто поручиться может?

— Ну, Скобцев же вон чего только в газете не наобещал, — не удержался Ладонников.

— Моя бы воля, он бы на бюро не сел. Тоже не всегда того, кого хочется, могу поставить. — В высоком голосе Тимофеева появилось нервное дребезжание. — Скобцев наобещал, а спрашивать что, с него одного будут? Подстраховаться мне нужно? Нужно. Нужно, чтобы у них задел был. Вот все эти боголюбовские мероприятия и будут для них заделом. Время у Скобцева есть, они там поскоблят кругом, да под их работу как целевую министерскую и легированные марки получат — без всякого увеличения металлоемкости обойдемся. По всем статьям в выигрыше будем. И к аттестации в грязь лицом не ударим, и за бюро отчитаемся.

Он замолчал, Ладонников сидел, все так же свернувшись набок, неудобно было, начало уже тянуть в позвоночнике, но не мог заставить себя пошевелиться.

— Но ведь там, у Боголюбова, — принудил он себя наконец говорить, — там в основном всё облегчения условий труда и обслуживания касается. Все мероприятия. А у бюро стандартизации… У него же другие задачи, более обширные, фундаментальные…

Тимофеев, казалось, ждал такого возражения.

— Ничего, — сказал он, не дожидаясь, когда Ладонников закончит. — Для подстраховки и это сгодится. Чтобы было отчитываться чем. А там, глядишь, Скобцева перепихнем куда-нибудь, кого толкового на его место посадим. Того же Боголюбова, может быть. Талантливый парень, с головой. Только шальной еще. Надо ему хорошую выволочку устроить. Обязан он понимать, когда начальство ему знак дает? Что я, весь расклад ему объяснять должен? Мишин, тот понял, дает ему команду, а Боголюбов — нет, видишь, он один о деле заботится. На весь завод об этом прокричал.

Он вновь умолк, с цепкой пронзительностью глядя на Ладонникова, требуя взглядом от него ответа, сидеть дальше, свернувшись набок, стало невозможно, и Ладонников, морщась от боли в позвоночнике, выпрямился и увел глаза от взгляда Тимофеева в сторону.

— Нет, я не могу, Владимир Борисович, — сказал он, стараясь, чтобы вышло как можно тверже. — Вы, наверное, правы, так, видимо, стратегически и верно, как вы решили… но против я не могу. Я могу просто свое мнение, а дальше уж…

Что значит «выступить резко против», Ладонников понял, только Тимофеев произнес эти слова. Значит, признать справедливость требований служб, рекомендовать бюро экскаваторов остаться в рамках прежней металлоемкости и трудозатрат. А это нереально для бюро с его текущей работой, тут уйму времени нужно убить на расчеты. А значит, директорский приказ не будет выполнен. За невыполнение директорского приказа руководство бюро получит по шапке со всей силой, ответственный за эту работу Боголюбов, Мишина — минует, а Боголюбов и получит. И в конечном итоге выйдет, что Боголюбов — с открученными ушами, а Скобцев за его счет годика два спустя еще и лавры пожнет. Хорош расклад.

— Ну, пожалуйста, что ж, пожалуйста, — после новой, долгой паузы проговорил Тимофеев. Нервное дребезжание в его голосе сделалось много заметней. — Я вас не принуждаю, нет, упаси бог. — Он снова перешел на «вы». — Нет так нет. Обсуждение завтра в двенадцать ноль-ноль. У меня в кабинете.

Ладонников поднялся с кресла.

— Хорошо. Я понял. Завтра ровно…

— Однако же вы подумайте, Иннокентий Максимович, — перебил его Тимофеев. — Не первый год вместе работаем, и еще вместе работать, вы меня знаете — мог бы я по-другому, я бы вас не просил.

Когда Ладонников шел коридором в свою комнату, он почувствовал: скручивает болью желудок. Должно быть, заболело еще в кабинете Тимофеева, но там до него даже не дошло, что болит.

Он глянул на часы, Было около половины шестого, в эту пору желудок у него никогда еще не давал о себе знать. Где-то за половину седьмого обычно.

И тут же, только успел удивиться, Ладонников почувствовал: болит и сердце. И желудок и сердце — разом, так странно, сердце позднее, как правило… и понял со страхом: нервы. Нервы это дали о себе знать, вот что. И если теперь каждый раз так вот нервы… инфаркт — от нервов, и язва желудка — тоже от нервов.