Звезда мореплавателя(Магеллан)
Шрифт:
«Сант-Яго» возвратился на четырнадцатый день. Серрано сообщил, что поднялся высоко по реке, не обнаружив ничего интересного. Армада выбрала якоря.
Я днями не выходил из своей каюты и старался избегать командора. Трудности плавания утомили, по-видимому, мое тело, а смятение чувств, в котором я находился, помогло приходу болезни. Меня залихорадило. Ломило суставы, воспалилась кожа. Бросало то в жар, то в холод. Свирепая слабость свалила меня в постель, и были дни, когда Фернандо и Дуарте, ухаживавшие за мной, серьезно опасались за мою жизнь. Я бредил, звал матушку, молился и порой, к своему огорчению, ругался, да так, что Барбоза, по его словам, приходил в восторг и приглашал слушать других.
Меня мучили кошмары. То представлялось, как расступилось море и наши корабли проваливаются в пропасть, а со дна им навстречу тянутся извивающиеся лапы и кривляются оранжевые морды чудовищ. То вдруг бесконечно длинные ледяные змеи с квадратными глазами наползали на меня из тьмы.
Я пришел в себя глубокой ночью. Больные видения не совсем еще покинули мозг, причудливо смешиваясь с действительностью. В
— Ему легче, — говорил Барбоза. — Сегодня был перелом. Парень крепкий, отойдет…
— Его болезнь расстроила меня, — сказал Магеллан. — В последнее время он сделался нелюдим. Видимо, утомился: он же первый раз в океане. А как наши испанцы, Дуарте?
— Кесада внушает матросам, что надо вернуться к той большой реке и искать там серебро, а не плыть невесть куда, на край света. Одним матросам говорят, что продуктов много, да ты не велишь давать, другим — наоборот: что еда на исходе, а ты это скрываешь от команды. Почти каждый день собираются у Картахены и шепчутся.
— Пролив впереди! — упрямо, словно не слушая его, сказал Магеллан. — Серрано писал, что где-то здесь. А реку обследовать нужно: будет легче тем, кто придет сюда.
— Серрано, Серрано… Неужели мы его увидим, Фернандо? Я никогда не верил, что сказки сбываются…
— Сказки не сбываются, Дуарте, Сбываются мечты… иногда… Все зависит от нас самих, шурин…
У меня на душе было спокойно и ровно. «Серрано? Он расскажет нам сказку, Серрано, — проносилось в мозгу. — Командор знает. Знает, но ищет. Ищет, но знает…»
Теплые душистые волны несли мою ладью к уютному, чистому домику, где с крыльца матушка ласково махала рукой. «Вот видишь, вот видишь, — говорила она, — все хорошо, все правильно». Я засыпал, засыпал, видения оставляли меня, звуки и цвета погасил властный благодетельный сон.
Мятеж
Утром я почувствовал себя бодрее. Слабость еще сковывала мои члены, и головокружение не раз заставляло прерывать одевание. Но настроение было приподнятое, тянуло из темной каюты на солнце, к людям. Кое-как накинув одежду, держась за стену, я вышел наружу и уселся на палубу.
После долгой болезни мир отворяется человеку настежь, и особенно любовно озираешь его. Солнце плыло по промытому нежному небу, море игриво искрилось в его лучах. Воздух казался мне сладким, легкий ветерок осторожно ощупывал лицо. Матросы, пробегая мимо, громко окликали меня, улыбаясь:
— Добрый день, дон Викорати!
— Как здоровье, сеньор?
Сдав вахту, ко мне подошел Фернандо. Я стал расспрашивать о событиях, происшедших за время моей болезни.
…24 февраля армада подошла к месту, носящему имя Сан-Матиас. Вновь, хотя и не так бурно, как в первый раз, радовались экипажи, думая, что здесь находится пролив. Вновь разочарование, и гораздо более глубокое, чем в первый раз, охватило людей, когда обнаружилась истина. Залив Сан-Матиас был крайней точкой, достигнутой португальской экспедицией 1513 года [44] . Дальше начиналась полная неизвестность.
44
Об этой экспедиции, оказавшей большое влияние на Магеллана, известно из анонимной брошюры, изданной в Аугсбурге в 1515 году на немецком языке, — «Копия новых вестей из бразильской земли» посланного с острова Мадейры в Аугсбург отчета представителя одного крупного немецкого торгового и банкирского дома. Как видно из документа, 12 октября 1514 года после долгого путешествия на юг к острову причалили два португальских судна под командованием «самого крупного кормчего Португалии», одного из лучших португальских моряков — Жуана де Лижбоа. Эта экспедиция где-то на 40° ю. ш. открыла и обогнула мыс, подобный мысу Доброй Надежды, и увидела пролив, подобный Гибралтарскому. Он якобы соединял два океана и указывал дорогу к Островам пряностей — Молуккам. На самом деле это был не проход, а залив (впервые это установила экспедиция Магеллана) Сан-Матиас, носящий это имя и поныне.
И ничего приятного она не сулила. Мы удалились от тропиков и спустились еще южнее. Лето кончалось. Холодало. Осенние бури опять трепали суда. Населенных мест, где можно было бы раздобыть пищу, не попадалось. Командор еще раз сократил норму выдачи муки, мяса, рыбы, вина и масла. Недовольство матросов росло, подогреваемое агентами Мануэла и офицерами-испанцами. Судя по всему, Магеллан искал место для зимовки, но зимовка здесь страшила: команда требовала возвращения в Испанию.
Я и сам видел, как изменился берег. Голые каменистые равнины с чахлыми кустами тянулись за бортом. Скалистые островки угрожающе подымались из воды на пути каравелл. Узкие заливчики, отмели окаймляли землю, и свирепый клекот волн доносился оттуда…
Фернандо примостился у моих ног и уснул. Рука его доверчиво лежала у меня на коленях. Судьба не послала мне братьев, и я испытал к Фернандо что-то похожее на родственное чувство старшего к младшему. Он без труда овладел грамотой и уже читал по слогам. Любознательный, всегда готовый помочь, Фернандо свободное время проводил или со мной, или с мастеровыми, понемножку учась кузнечному, плотничьему, канатному делам. Даже необщительный кормчий
«Тринидада» Иштебан Гомиш [45] порой позволял юнге постоять у штурвала, объясняя искусство вождения корабля и розу ветров [46] . Фернандо сумел войти в доверие к главному астроному армады Андреасу Сан-Мартину и охотно носил за ним астрономические инструменты. Сан-Мартин иногда снисходил до разговора о созвездиях, движениях небесной сферы, устройстве астролябии или квадранта [47] . Тут, правда, Фернандо пасовал: в его голове не вмещались премудрости Птолемея [48] . В утешение я говорил ему, что для меня астрономические премудрости тоже непостижимы.45
Иштебан Гомиш — португальский моряк-эмигрант, в экспедиции Магеллана «кормчий его высочества», то есть назначенный личным приказом короля на флагманское судно «Тринидад». Пиренейский агент немецкого торгового дома Фуггеров Кристобаль де Аро, организатор экспедиции Жуана Лижбоа для отыскания южноамериканского прохода к Островам пряностей и финансист экспедиции Магеллана, прочил на должность командира эскадры Иштебана Гомиша, но последний не пришелся по вкусу ни королю Карлу V, ни его советникам, в то время как за Магеллана ходатайствовали сильные и авторитетные лица в королевстве. Кристобаль де Аро, которого интересовала только судьба молуккских пряностей, согласился с кандидатурой Магеллана; Иштебан Гомиш по требованию де Аро был назначен главным кормчим армады. Естественно, он считал себя обделенным, ненавидел Магеллана и при первой возможности изменил ему.
46
Роза ветров — так называлась совокупность делений компаса по направлениям стран света в отличие от делений по градусам.
47
Астролябия, или (в средние века) «посох св. Якова», — прибор для определения высоты небесных светил над горизонтом. С помощью астролябии и специальных астрономических таблиц мореплаватель определял местонахождение судна или какого-нибудь пункта, встреченного в путешествии; квадрант — астрономический прибор для измерения высот небесных светил.
48
Клавдий Птолемей (ок. 90—168 гг. н. э.) — выдающийся древнегреческий астроном, географ, математик и физик. Его знаменитые труды «Великое построение астрономии» и «Руководство по географии», с которыми Европа познакомилась через арабов, долгое время служили источником знаний о земле и небе.
Я считал, что из юнги может получиться толковый моряк, и собирался по возвращении определить его в обучение. После услышанного разговора Магеллана с Барбозой немногое для меня прояснилось. Кто такой Серрано, это не наш Серрано, а другой? И что он писал о проливе? Я не знал ученого с таким именем…
Все опять стало как и в Севилье — я ничего не знал, но желал знать, желал верить своему командору.
Барбозе теперь выпало много работы. Чтобы не рисковать кораблями среди утесов и подводных камней, Магеллан посылал его в шлюпке проведывать береговые заливы и заливчики. Дуарте подобрал команду из бывалых моряков, и они смело проскальзывали полосу прибоя, ужом вертясь между скалами, сулоями [49] и водоворотами. Возвращались мокрые с головы до пят и получали двойную порцию вина.
49
Сулой — морской термин: волнение, возникающее в месте встречи волн, идущих с разных сторон.
Температура падала. О близости ледяных волн свидетельствовали стада тюленей, попадавшихся армаде. Увидев как-то на острове большое их лежбище, командор послал матросов на охоту: команда жаждала свежего мяса. Тюлени доселе не имели дела с человеком, и моряки набили их, непуганых, более полусотни. Увлекшись охотой, не заметили, как опустилась ночь. Разыгрался ветер. Перегруженную шлюпку никак не удавалось столкнуть на воду…
Утром Магеллан послал Барбозу с его шлюпочной командой на выручку. Я напросился с ними. Тюлений остров мы нашли быстро. Сотни округлых туш нежились на солнце у воды. Тюлени приподымались на ластах без страха, с интересом разглядывали нас. Мы шли по лежбищу, перешагивали через животных; они поворачивали вслед усатые морды с глазами, весьма похожими на человеческие.
Матросов нигде не было видно. «Ого-го! — закричал Барбоза. — Где вы, дети мои?»
«Ого-го-ого-го-ого-го…» — эхом понеслось по острову. Тюлени, испуганные шумом, как по команде, дружно заковыляли к воде и с громким плеском погрузились в море. Будто поплавки, головы их закачались на волнах, прислушиваясь к шуму на острове.
Матросов мы нашли над скалой, закоченевших, спавших в обнимку.
Еще южнее армада узрела два острова с диковинными зверями. На одном толпились тысячи особого рода гусей. Черное жирное тело их покрыто перьями, но летать они не умеют, ходят вперевалку, зато ныряют и плавают не хуже рыб. Клювы как у воронов… [50] Они тоже не боялись людей, и мы за час набили ими трюмы всех пяти судов.
50
Это были незнакомые европейцам пингвины. Пигафетта называет их «утками».