Звезда мореплавателя(Магеллан)

Вслед за тем в памяти встает сумрачная картина. Полутемно. Тучи, как дряблое брюхо неба, провисают над самыми мачтами. Ветер колотит зарядами пыли то справа, то слева. В запыленных глазах моих резь, но с вершины поднявшего нас вала я вижу совсем рядом берег, куда неудержимо швыряет «Тринидад». Иштебан Гомиш и командор с лицами, синими от натуги, ухватились за руль, разворачивая корабль. «А-а-а-х», — постанывает Гомиш. Каравелла мелко дрожит от напряжения…

Армада зашла в эту бухту пополудни. Вход был узок. Бухту признали непригодной к зимовке из-за малости, а также из-за отсутствия вдоль нее гор или холмов, которые прикрывали бы от ветра. Магеллан послал шлюпку на берег за водой и дровами. Шлюпка ткнулась носом в землю, и это было последнее, что мы видели с борта. Потому что налетел шквал.

Якоря срывались. Пыльный ветер беспорядочно менял направления. Бухточка клокотала до дна. Выйти в море не стоило и пытаться. Шесть дней по взбесившемуся пятачку воды метались пять каравелл, стараясь не выброситься на берег и не таранить друг друга. Если дьявол хотел с нами покончить, то он выбрал наилучшую ловушку. Шесть суток никто не спал и не ел. Положение было поистине отчаянным. Бывали минуты, когда закаленные ветераны падали с ног и плакали, как малые дети, от усталости и ненависти к стихиям.

Случись подобное с нами полугодом раньше, армада, наверное, погибла бы, люди не выдержали бы соревнования с духами ада. Но это были уже не те матросы, что впали в ужас при виде Тенерифа, нет! Шесть месяцев плавания укрепили душу. Мы выстояли, мы выжили, и мы победили проклятую бухту, которую моряки из-за шестисуточных непрерывных трудов назвали Бухтой Тяжелой Работы.

Когда шторм кончился, с земли приплыли матросы, посланные туда Магелланом неделю назад: опухшие, с ввалившимися глазами, в прелой одежде. Неделю они прятались под шлюпкой, изредка приподнимая ее, чтобы на ощупь отыскать раковины, их единственную пищу.

…30 марта 1520 года армада увидела другую бухту.

Сначала место производило выгодное впечатление. Широкий и глубокий вход способствовал выходу в море на случай бури. Да и вряд ли здесь мог разразиться ураган, как в Бухте Тяжелой Работы: цепи холмов должны были препятствовать ветрам. В море впадали две речки.

Магеллан подивился сходству открытой нами стоянки с бухтой на правом берегу реки Тежу в Португалии и дал ей такое же имя, но на испанский манер: Сан-Хулиан [51] . Здесь он решил зимовать. В тот же день по случаю начала зимовки норма выдачи еды опять сократилась.

51

Бухта Св. Юлиана (ныне здесь находится аргентинский порт Сан-Хулиан), где зимовала экспедиция Магеллана, расположена под 49°30' ю. ш., то есть примерно в 2°30' от входа в Магелланов пролив.

Поздно ночью в нашу с Барбозой каюту вошел Альваро де Мескита, племянник командора, капитан «Сан-Антонио». Командор, не доверяя Антонио де Коке, заменившему отстраненного Картахену, назначил Мескиту командовать этим самым большим судном армады, говоря, что нельзя совмещать в одном лице должность капитана и контролера, полученные Антонио де Кокой вместе с «Сан-Антонио».

— Дуарте, — сказал устало Мескита, расстегивая плащ, — матросы волнуются. Кто-то настойчиво внушает им мысль, что зимовка гибельна для армады и, пока не поздно, надо возвращаться в Испанию, ибо пролив не найден и его нет вообще. Как бы не было беды, Дуарте…

— Пошли к командору, — сказал помрачневший Барбоза, натягивая сапоги.

После завтрака по приказу Магеллана весь экипаж армады, кроме вахтенных, собрался на берегу. Около двухсот человек заполнили ровную песчаную площадку между морем и подножьем холмов. В центре толпы виднелась приземистая фигура Магеллана. Он стоял, заложив руки за спину, вглядываясь в лица матросов. Постепенно голоса стихли, и напряженная тишина повисла над кучкой людей, сгрудившихся у кромки неизведанного материка, под чуждым небом, на противоположной от родины стороне океана.

— Мне сообщили, что многие из вас ропщут, — громко, с паузами между словами сказал Магеллан. — Чем вы недовольны, друзья? Говорите смело.

Несколько секунд длилось молчание. Не в обычае обращаться прямо к команде, без различия рядовых и офицеров. Магеллан произнес «друзья», уравнивая себя и матросов. Это огорошило тех, кто считал его гордецом и сухарем. Но он сам велел: «Говорите смело», сам вызвал на откровенность.

Толпа загудела. Те, кто стоял впереди, говорили вежливо, сзади же неслись резкие выкрики, иногда брань. Кричали:

— Никакого пролива нет!

— Голодом моришь!

— Сам ешь за троих, и вина вволю!

— Ясно, что эта страна тянется до полюса!

— Король посылал нас не сюда, а в жаркие страны!

— Надо убираться отсюда до зимы!

— Не хотим ждать, пока на дне моря груши вырастут!

Командор слушал. Я глядел на него и дивился: за сотую долю подобных оскорблений иной капитан уже велел бы схватить зачинщиков и развешать на реях вниз головой. Командор слушал. Он смотрел поверх голов на прозрачный туман, ползущий по холмам, и молчал. Возгласы то усиливались, то спадали, порой сливаясь в единый вопль, порой разделяясь на нестройные шепоты, Командор слушал. Протекло не менее склянки, пока ожесточение не покинуло людей и они перестали жестикулировать. Магеллан поднял руку, В задних рядах кто-то еще шумел. Густой бас Родригеса повис над всеми.

— Ти-и-хо! — сказал Родригес.

— Друзья! — начал Магеллан. — Не будем ничего преувеличивать или преуменьшать. Наш долг — найти путь на Молукки с запада, и мы найдем его. Мы проплыли немного дальше последней экспедиции португальцев, а ведь испанцы должны превзойти португальцев в доблести и настойчивости, если они желают обогнать их в открытиях и богатствах. Возвращение назад сейчас опасно, поверьте моему опыту морехода. В южном полушарии нас потрясут штормы поздней осени, а, если мы пересечем экватор, армада попадет в бури ранней весны. Корабли изношены, вряд ли они без починки выдержат новые испытания. Здесь нам будет нелегко, однако значительно легче, чем в океане, Я уменьшил выдачу продуктов потому только, что их запас не восстановить. Зато в море есть рыба, на суше дичь, в реках хорошая вода. Я ем то же и столько же, что и все: матросы с «Тринидада» это подтвердят.

С разных сторон откликнулись:

— Верно!

— Одинаковое едим!

— Что мы, то и он!

— Много толкуют о трудностях, — продолжал Магеллан. — Но мы не потеряли пока еще ни одного человека, кроме Гильомо де Лоле, юнги с «Консепсиона»: он ночью упал за борт, его затянуло под киль. Больных мало. Еды, одежды, оружия хватит, если расходовать их экономно. Трудности ждут нас впереди, настоящие трудности — я не скрываю. Но тем выше будут награда и слава. А что, кроме наказаний и презрения, ждет нас, если мы сейчас приплывем домой?

Я не могу вернуться и не вернусь. Да будет вам известно, что мое решение твердо: я лучше испытаю самые тяжкие лишения, чем с позором поверну обратно в Испанию. Я верю, что мои товарищи и, во всяком случае, те, в коих еще не умер благородный дух испанцев, согласны со мной.

Расходились в молчании. Речь командора охладила пыл многих. Но не заговорщиков.

— Магеллан заврался, — говорили они колеблющимся. — Ведь так и не сказал, где находится его пролив. Может, далеко у южных льдов. Тогда каравеллам нужны крылья, чтобы добраться до пролива. Болтает о благородстве испанцев, будто он не португалец! У нас нет теплой одежды, мы превратимся в сосульки. В Испании докажем, что Магеллан был обманщик и предатель, нас наградят за спасение армады. Надо заставить его повернуть силой, коли он добром не желает.