Звезда (сборник)

Тяжелым шагом, ничего не видя перед собой, пошел Топорок из деревни.

У перекрестка он обернулся. Мать сидела теперь на уступе, что остался от крыльца, обхватив руками непокрытую голову.

* * *

Снова продвигалась дивизия от рубежа к рубежу. Комдив то двигал свои войска напролом, то совершал обходный маневр; шел за своими войсками пешком, как простой солдат, истинный пехотинец.

Устроившись в очередном окопчике, комдив разворачивал перед собой график — зашифрованный план армейского наступления.

Сегодня его дивизия отставала от соседей. Генерал поглядывал на армейских связистов и то и дело ждал звонка из штабарма. Второй дивизион, поддерживавший Устинова, огня не открывал. Устинов медлил с атакой.

— Ну, как дела, Устинов? Двигай, родной, двигай! Не жди, до свету нужно кончать с «крестиком». (Так на картах комдива обозначалась церковь, за которую шел бой.) Что говоришь? Нет связи с «глазами»?.. «Паутина» [18] перебита? Двадцать минут тебе даю. Не больше.

18

Телефонная сеть.

Разведчики второго дивизиона были прибиты огнем ко дну воронок недалеко от немецкого переднего края.

Нельзя было ни оторваться от земли, ни приподнять голову, ни протянуть руку, чтобы встретить руку соседа. Пули, осколки, комья глины и камни густой сеткой ложились на землю. Связь бездействовала.

В одной из воронок, поблизости от Топорка, лежала Наташа. Еще с вечера она установила недалеко отсюда свой аппарат. Яму, в которой она устроилась, Медников завалил ветками и засыпал сверху землей.

Всю ночь лил проливной дождь. Гремел гром. Небо разрезали молнии. Насыпанная на ветки земля за ночь размякла и липкой жижей стекала вниз. Наташа прижималась к стенке. Жидкая глина со всех сторон обступала ее. Холодный глиняный кисель лился за ворот.

Под утро дождь перестал. Гром стих. Нужно было вернуться в оперативную группу. Но едва успела она выбраться из ямы, загремела артиллерийская канонада. Грохот раскалывал предрассветное небо. Она отползла несколько шагов и спустилась в воронку рядом с Топорком. Хотелось как можно глубже уйти в прохладную подземную тишину. Грунт был свежий, мягкий. Она лежала, плотно прижимаясь грудью ко дну ямы, разгребая землю крепкими, затвердевшими пальцами.

Теперь Наташа уже понимала реальность опасности на войне; умела различить по свисту мину и снаряд, по разрыву — калибр, по воздушной волне — расстояние до разрыва; если считала нужным, ложилась на землю, даже закапывалась, ни на кого не оглядываясь. Но, пожалуй, сейчас чувство опасности стиралось усталостью. Больше всего хотелось одного: чтобы грохот прекратился хотя бы на минуту.

…Стволы батарейных орудий были наведены на запад.

Но как узнать точные координаты? Куда направить огонь? Почему разведчики не дают о себе знать?

Наушники, висевшие на голове дежурного телефониста Гайдая, упорно молчали. Ермошев ходил вокруг немого орудия, озабоченно покусывая ногти.

С востока на небо уже была наброшена светящаяся паутина. Запад был затянут строгой темной синевой.

Больше всех на батарее волновался Гайдай, Длинный Каряга. Где-то там, в густой синеве, на другом конце провода, у самой немецкой траншеи, под жестоким огнем лежал Топорок, Короткий Каряга, его единственный друг. Телефонисты уходили по линии, но никто из них не возвращался обратно. В телефонной трубке послышались слабые голоса.

— Фиалка, я — Ручеек. Фиалка, я — Ручеек.

Тонкий девичий голос — и правда, как ручеек — бежал по проводам. Неужели Наташа?

Гайдай прислушался. Нет, не то. Это просто где-то перепутались провода и к линии артиллеристов подключилась «паутина» стрелкового полка, стоявшего во втором эшелоне.

— Я — Ручеек, я — Ручеек, — бежал по проводам девичий голос.

В трубке послышались многозначительные покашливания.

— Ручеек, не протекайте мимо. Проверяйте Крапиву.

— Ручеек, разрешите узнать время.

— Три тридцать пять.

— А у нас три тридцать пять с половиной.

— Зачем спрашиваете, когда знаете?

— Ах, простите, я и забыл.

— Ручеек, позовите, пожалуйста, третьего.

— Кто спрашивает?

— Журавль.

— Да ведь он на Журавле.

— Извините, перепутал.

— Да ну вас…

И чей-то голос потише (наверное, в отводную трубку):

— Бурьян, Бурьян! Иваницкий, сменись с Хоменко. Леля на линии. Пусть послушает… Жаль малого…

Гайдай с раздражением бросил наушники. Его возмущало, что люди могут сейчас шутить, заниматься ерундой, говорить о чем-то постороннем, в то время как Топорок, Короткий Каряга…

— Товарищ комбат, разрешите отдать наушники и пойти по линии, — попросил Гайдай.

Комдив посмотрел на часы и взял трубку.

— Слушай, Устинов, двадцать минут на исходе. Связь не налажена? Что? Идет бронепоезд? Этого еще не хватало!

Генерал передал трубку телефонисту и снова впился в окуляр трубы.

…А разведчики по-прежнему лежали в ячейках, оторванные от своих, прижатые к земле настильным огнем. И отсюда один за другим на линию выползали связисты, но никто не возвращался обратно.

— Наташа, — позвал Топорок из соседней ячейки, — может, мне повезет…

Топорок надел на себя катушку с кабелем и вылез.

Он полз, пригибаясь к земле, связывал порывы и двигался дальше. Снаряд разорвался перед ним прямо по линии. Топорок влез в горячую воронку и стянул разорванные провода. Он двинулся дальше и наткнулся на труп связиста. Парень еще недавно лежал рядом с ним, в соседней ячейке. Послышался близкий орудийный выстрел. Топорок лег за трупом и надвинул его на себя. Труп обдало осколками и землей.

«Как бы Гайдай не вышел на линию!» тревожно подумал Топорок. Каряга Короткий относился к Каряге Длинному покровительственно, считая себя более «бывалым».

Топорок вылез из-под трупа, не отдавая себе отчета в том, что делает, снял с покойника каску, зачерпнул из воронки воды, жадно припал к краям каски пересохшими, в трещинах губами и, только когда показалось заржавленное дно с пропотевшей матерчатой подкладкой, отбросил каску, отряхнулся и снова пополз.

«Скорее, скорее!» подталкивал себя Топорок.