Звезда (сборник)
Шрифт:
Разведчики привалились к стенке окопа, ненасытно затягиваясь «козьими ножками» и. оглядываясь вокруг.
Туман, как море, заливал верхушки деревьев. С востока туман рассекали солнечные лучи. Загорались медные сосны.
После такой разведки все это видишь так, будто сейчас родился.
Наташа вбежала в блиндаж, где сидел генерал, и резко остановилась. Она стояла, застыв, но со стороны казалось, что она еще куда-то бежит. Волосы выбились из-под съехавшего капюшона и рассыпались по зеленым листьям, нашитым на маскхалате.
— И
Только теперь Наташа заметила, что находится в блиндаже разведвзвода пятой батареи. Из-за спины генерала выглядывали лица Топорка и Гайдая. Стоит ли вспоминать старое! Но она не могла не вспомнить сейчас, как однажды санинструктору Крайновой запретили итти в разведку.
— Товарищ генерал, разрешите сказать: против нас двести пятьдесят вторая дивизия! — выпалила Наташа.
И сразу напряжение исчезло с ее лица. Говоря по правде, ей было приятно, что первая работа разведчицы Крайновой состоялась на участке пятой батареи.
— Двести пятьдесят вторая? — оживился комдив. — Было известно, что двести шестидесятая. Да откуда ты знаешь? «Язык»-то без языка.
— Я допросила его до ранения.
— Интересно. Значит, произвели смену частей? Вижу, не зря ты туда ходила…
И генерал приказал, чтобы его немедленно соединили с штабармом.
В санбате пленного оперировали. На другой день начался допрос.
Петольд Литаст оказался членом организации «Гитлерюгенд». Он пытался представить себя идейным нацистом и доказывал, что им движет жажда славы, а не жажда наживы. Однако это не мешало ему давать показания охотно и многословно. У него была неплохая память. Он был хорошо осведомлен и ориентирован.
— Это не все, что я могу вам сообщить, — сказал Литаст к вечеру первого дня.
— Передайте ему, что допрос будет продолжаться завтра, — сказал офицер, ведущий допрос.
— Это не все, что я могу вам сообщить, — повторил Литаст вечером следующего дня.
На третий день допрос продолжался. Литаст намеренно растягивал ответы. К вечеру все вопросы, интересовавшие командование, были исчерпаны.
— Я так охотно сотрудничаю с вами…
Он закрыл рукою лицо:
— Я уверен, что живу, только пока даю показания.
— Совсем как тысяча и одна ночь, — сказала Наташа. — Но допрос не может продолжаться бесконечно.
— Значит, утром меня убьют?
В его голосе было отчаяние. И гордость и «убеждения» — все отступило сейчас перед простым страхом конца.
— Мы не убиваем пленных, — сказала Наташа.
Литаст протянул руку и схватил ее за госпитальный халат, наброшенный поверх гимнастерки.
— Неужели вы говорите правду?
У входа в палатку она столкнулась с капитаном Гольдиным, который еще вчера приехал на место допроса. Из кармана у него торчал уголок небольшой книжки. «Англо-русский словарь», прочитала Наташа на корешке, и это сразу перенесло ее в далекую студенческую пору.
— Если бы вы знали, как я мало успела! — сказала она. —
Я даже вторую часть «Фауста» не кончила. Как раз двадцать второго…— А я не начал своей диссертации о Шевченко, — отозвался Гольдин.
Наташа сбросила с себя халат:
— Вы свободны? Проводите меня до штаба.
Гольдин снял очки и засунул их в полевую сумку.
Огромные близорукие глаза без очков непривычно щурились.
Стоял тихий, спокойный вечер. Слышалась отдаленная перестрелка. Они шли по узкой лесной тропинке.
— А знаете, я ведь убежден, что Шевченко виделся с Чернышевским. Перед самой войной мне посчастливилось найти такие документы, что…
Он снова вытащил из сумки очки:
— А ведь это очень важно. Совсем по-другому все понимается. Вот когда он жил в Петербурге…
Нагибаясь за растущим у тропинки цветком иван-да-марьи, Наташа снизу, искоса взглянула на своего собеседника. Гольдин говорил, все больше увлекаясь.
Неожиданно он перебил себя:
— Но ведь вот что обидно. Если и убьют такого Петольда, вместе с ним в землю уйдут бредовые арийские «идеи», а им все равно не жить. Ну, а если Петольд убьет меня?
Гольдин даже остановился на секунду — так поразила его эта мысль. Он тревожно смотрел Наташе в лицо. Она молчала.
— А ведь может и так случиться, — тихо сказал Гольдин, не дождавшись ее ответа. — И вот тогда я этого не напишу. И еще хотелось… — Он снова перебил себя: — Да что говорить! Не я один! Столько нужно было сделать каждому из нас! А ведь он, Петольд, рос только для войны…
В голосе Гольдина звучала горечь.
— Но знаете что, — сказала Наташа — если бы вы остались тогда, двадцать второго июня, в библиотеке, все равно ничего вы не поняли бы ни в Шевченко, ни в Чернышевском.
Может, это было сказано слишком сильно и не совсем справедливо, но — странно— Гольдин был с ней на этот раз совершенно согласен.
— Это верно, ведь и они не отсиживались, а воевали. Только имея чистую совесть, можно понять этих людей.
Она снова взглянула на него. Обычная его сутулость была совсем незаметна. Таким она видела его только однажды: во время боев за Грачи.
— Зато когда вы вернетесь с войны…
— Скорей бы! А вы любите моего Тараса? Да? Обязательно приходите на защиту диссертации.
Он приглашал ее совершенно серьезно. Ей показалось, что защита должна состояться на этой неделе.
— Приду обязательно.
Из-под земли выросли холмики штабных блиндажей.
Раз в неделю разведчики возвращались с нейтрального поля на отдых в расположение наших боевых порядков. О чем только не говорилось у небольшого, чуть тлеющего костра, которому не давали разгораться в полную силу…
Перегабрин приходил в роту читать вслух «подвалы» «Красной звезды». Ревякин рассказывал о том, как трижды бежал из дому в осажденный Мадрид. Попрышкин под градом насмешек остроязыкого Ревякина постигал тайны солдатской кулинарии и вспоминал своего деда — сибирского лесника, убившего на своем веку девятнадцать медведей.