Звезда (сборник)

Его маленькое тело быстро скользило вдоль провода. Провод поднимался на приземистый холмик. Здесь снова начинался большой порыв. Огромного куска провода не хватало. Очевидно, место было пристреляно противником. Неподалеку о землю снова ударил снаряд. Топорок повернул голову и увидел на горизонте черные контуры бронепоезда. Топорок с отчаянием смотрел на порыв: на катушке кабеля больше не было. В злом бессилии повторял он множество крепких слов.

Впереди в серой предутренней мгле двигался темный клубок. Клубок быстро приближался к холму и распутывался на глазах. Топорок уже различал отдельно руки, ноги и тело ползущего. И наконец он всмотрелся в лицо.

«Это же он, Гайдай!»

— Каряга, куда тебя несет?! — закричал Топорок.

— Туда, куда и тебя, Каряга, — отвечал Гайдай.

— Эх, ты, Длинный!

— Эх, ты, Короткий!

Гайдай остановился у холмика и сокрушенно взглянул на порыв. Его катушка тоже была пуста. Несколько минут они молча смотрели друг на друга и на порванный провод. И вдруг Топорка осенила счастливая мысль. Он не успел ничего сказать: Гайдай сразу понял его. Или, может, это Гайдай первый подумал о том, что пришло догадкой его другу? Они не обмолвились ни одним словом и молча сбросили сапоги. Топорок зажал между ладонями конец оборванного провода и лег на землю. Гайдай пододвинулся к Топорку, схватил рукой его голые ноги и вытянулся вдоль холма, упираясь ногами в противоположный конец провода.

Цепь была замкнута…

Телефонист, сменивший Гайдая, от неожиданности вздрогнул. Наушники захрипели:

— Удар, я — Глаза. Удар, я — Глаза… Нахожусь… Координаты… Дайте огня…

Ермошев бросился к орудию.

Батальоны Устинова поднялись в атаку.

Через полчаса комдив развернул карту и обвел красным кружком крестик, обозначавший церковь.

Наташа уже давно покинула свою воронку и разыскивала дивизионный КП. Комдива она увидела посреди поля, на небольшом холме. Два тела распластались на холме. Кулак одного судорожно сжимал конец провода. Длинные, оттянутые носки второго упирались в другой конец. Один — широкоплечий, короткий; другой — худощавый, напряженно вытянутый во всю длину стройного тела. Неразлучные Каряги! Они лежали неподвижно, облитые запекшейся кровью, с белыми, бескровными лицами. Их гимнастерки были прострелены во многих местах. Они крепко держали один другого, словно завещая тем, кто остался жить и воевать, великое содружество боя.

Генерал, обнажив голову, опустился на колени.

* * *

Наташа положила на свежую могилу хвойный венок и бросила последний взгляд на торопливо сделанную надпись:

«Топорок и Гайдай, два друга, пали смертью героев».

Кладбище уходило в сторону от большака.

Стоял мягкий осенний день. Теплый ветер поднимал блестящую паутину бабьего лета, ласкал щеки. Хотелось лечь на траву, растянуться, подставить ветру усталое тело.

Но знала Наташа: даже здесь, на кладбище, этот покой лишь на минуту. Скоро загремит залп. Снова начнется движение.

А все-таки она придет когда-нибудь — не минутная, а прочная тишина первого дня после конца войны… Может быть, потому, что Наташа устала, ей хотелось сейчас, чтобы день этот был совершенно тихим. Чтобы стало слышно, про что поют птицы и о чем молчат полевые цветы.

Только ни Топорок, ни Гайдай этого не услышат…

Наташа переходила от могилы к могиле. «Сентябрь 1943 года», стояло на деревянных дощечках. На одной из дощечек было написано: «Лев Абрамович Гольдин, майор, военный корреспондент, пал смертью храбрых в бою за…».

Наташа вздрогнула и остановилась… Значит, и он… славный большеглазый Гольдин!

А диссертация о Шевченко? Уже никогда не придется ему ни писать, ни думать…

Взрыв. Впереди застонала, заныла земля. Оборвалась короткая тишина. Впереди загудело. В грохот врезался многоголосый крик:

— А-а-а!..

Началась атака.

Весь день на КП приводили пленных. Только вечером Наташа вышла из блиндажа. Вспомнилась далекая ленинградская ночь, ночь перед отъездом на север.

…Ширь Марсова поля. Братское кладбище. Могилы героев гражданской войны. Имена на камне. Хочется проникнуть в судьбы всех людей, спрятанных за этими камнями. Вверху, на буром граните, высечены слова. Сергей тянется вверх и читает вслух: «Они не жертвы, а избранники. Не сожаления, а зависти они достойны…» От этой надписи не уйти…

* * *

После боя комдив — он делал это каждый вечер — вызвал к себе начальника штаба и стал расспрашивать его о вещах, казалось бы, не имеющих прямого отношения к бою. Не упустил он ни фуража для транспортной роты, ни запаса медикаментов, ни состояния дорог в дивизионных тылах.

Комдив держал в памяти все дела вверенной ему части, вплоть до самых как будто незначительных.

Управляя боем, занимаясь всеми вопросами сложного дивизионного хозяйства, комдив не забывал спросить у дежурного телефониста, не жмут ли ему новые сапоги, узнать у Наташи, что пишет мать в последнем письме, заставить начальника штаба лично обойти все палатки санбата.

Умел он в каждый момент боя сохранить всю полноту своей широкой души и потому всегда видел все уголки и стороны жизни.

Выйдя из блиндажа генерала, начальник штаба облегченно вздохнул, словно только что выдержал самый трудный экзамен. Он постоял несколько секунд в окопе, вспоминая последние слова комдива, вынул блокнот, записал еще несколько цифр и тяжело вытащил свое большое тучное тело из траншеи.

— Воздух! — снова пронеслось по окопам.

Не обращая внимания на крик, полковник неторопливо шел по полю, весь поглощенный своими мыслями, то и дело вынимая блокнот и что-то записывая.

— Товарищ полковник! Прячьтесь! — крикнула ему Наташа, спускаясь в воронку.

Полковник медленно шел дальше. Уже гудел над полем мотор. Полковник остановился и стукнул себя по лбу:

— Насчет уборки картофеля позабыл! — с досадой сказал он. — Ладно. Сам сделаю. Кого ж только послать?

Он присел на бруствер какого-то окопчика и, засунув карандаш за ухо, стал озабоченно перебирать бумаги.

На поле упал тяжелый грохот обвала и всех, кто находился вокруг, крепко прижал к земле.

С молниеносной быстротой в сознании Наташи пронеслись последние слова из письма Сергея: «Ты обязана жить». И все куда-то исчезло. Земля под руками билась, как в лихорадке. И уже не было грохота. Только на зубах почему-то скрипел песок.

Когда Наташа открыла глаза, вместо окопчика, на бруствере которого сидел полковник, высился небольшой курган.

— Засыпало! Начальника штаба засыпало! — закричала Наташа.

Из ячеек выскочили люди с заступами и ломами.

«Обмолот» поляны усиливался. Копать приходилось под хлестким градом осколков.

Земля, спрессованная взрывом, поддавалась с трудом.

Показался китель. Полковника вытащили из ямы. На нем не было ни одной царапины. Но весь он был синий, раздутый, на губах застыла белая пена.

Генерал склонился над телом мертвого:

— Как же мне без тебя воевать? Как же к Елене твоей без тебя притти?

Слезы катились по лицу комдива в седые усы.

* * *

Бои становились все ожесточеннее. Дивизия неуклонно продвигалась вперед, но за каждый шаг приходилось платить дорогой ценой. Наташа уже не думала, что все летящие пули, снаряды и осколки не имеют к ней никакого отношения. Однако в глубине души она по-прежнему не допускала мысли, что ее могут убить, и беспричинно верила в свое солдатское счастье.