Звезда в хвосте Льва

– Да-да, идемте в сад, – откликнулся Раевич и тоже торопливо встал.

Стул, на котором он сидел, чуть не упал. Его проворно подхватил Ромашов. Аркадий Валентинович отметил отличную реакцию знаменитого актера. Или вещи в этом доме падали так часто, что все его обитатели были настороже?

В любом случае, Ромашов был строен, как юноша, животом не обзавелся, зато мускулатура впечатляла, особенно сейчас, когда Андрей Георгиевич надел простую белую майку и клетчатые шорты, по-домашнему. Выглядел он отлично, хоть сейчас на фото!

«Он актер, ему это надо, – тут же мысленно начал оправдывать себя Журавушкин. – А я адвокат. Мне-то это зачем? Вон, Раевич, тоже неуклюжий! Зато на пяти языках без словаря говорит!»

– Как там моя жена? – первое, что спросил у него Раевич, когда они присели на скамейку в беседке.

– Говорит, что привыкла.

– Разве к тюрьме можно привыкнуть? – удивился Ефим Иванович.

– Ко всему можно привыкнуть. От безысходности.

– Но вы ведь все сделаете для того, чтобы этого не случилось? Обвинительного приговора?

– Мы, Ефим Иванович, мысделаем… А скажите-ка мне, почему именно Бодлер? Мало ли поэтов. Было и есть.

– В самом начале девяностых, когда все это безобразие начиналось, я совершенно случайно наткнулся на строки… – Ефим Иванович прикрыл глаза и процитировал:

Безумье, скаредность, и алчность, и разврат И душу нам гнетут, и тело разъедают… Упорен в нас порок, раскаянье – притворно; За все сторицею себя воздать спеша, Опять путем греха, смеясь, скользит душа, Слезами трусости, омыв свой путь позорный…

– Ничего не напоминает, Аркадий Валентинович? Разве это не о нашем времени? «Мы к Аду близимся, но даже в бездне мы без дрожи ужаса хватаем наслажденья». Разве это не об эпохе потребления? Без дрожи ужаса…

– Это Бодлер, да?

– Предисловие к его поэтическому сборнику «Цветы зла». Вон они, повсюду, – Раевич кивнул на пышно цветущие клумбы.

– Да это вроде как не то. Извините, я, конечно, не знаток поэзии, но…

– Вот именно! – неожиданно сердито сказал Раевич. – С такой невинности все и начинается! Вроде как мы клумбы сажаем. Украшательством занимаемся. А к чему приходим? За пистолет хватаемся, чтобы по-прежнему ходить среди этих клумб! Которые нам уже дороже, чем спокойствие души! Мы к аду близимся…

– Я вас не понимаю, – озадаченно сказал Журавушкин. – Вы хотите сказать, что…

– Настю убила моя жена! Раз уж мы здесь вдвоем… – Раевич оглянулся и понизил голос: – Разумеется, на суде я этого не скажу. Но вам, как адвокату, чтобы вы знали. Вы ведь собираетесь ее защищать?

– Конечно! Это моя работа.

– Вот и постарайтесь, чтобы ей дали как можно меньше и условно.

– Но это невозможно! Речь идет о преднамеренном убийстве!

– Вам денег мало? Если Лёвушка поскупился на гонорар, я могу добавить.

– При чем тут мой гонорар? Есть закон, есть суд.

– Да полно, Аркадий Валентинович! Сейчас все покупается и все продается!

– Это вам Бодлер сказал?

– Именно так.

– Послушайте, Ефим Иванович, вы перепутали вымысел с реальностью. Сейчас как раз такое время, что еще надо поискать тех, кто возьмет взятку. Тем более, когда дело имеет такой громкий общественный резонанс. Меня могут привлечь к уголовной ответственности, если я вздумаю совать следователю деньги. Или судье. К тому же я этого не умею.

– А на кой вы тогда нужны? – сердито спросил Раевич.

– Найти истину, – пожал плечами Журавушкин.

– Я вам уже сказал, что Настю убила моя жена. А тот текст, который я должен озвучить в суде, вы мне напишите. Я его добросовестно выучу, и скажу без запинки. Но за эмоции не отвечаю. Зато мне непременно поверят. Врать я не умею, извините.

– Хорошо. Почему вы решили, что убила Раиса Гавриловна?

– А кто? Кто все время говорил про ружье, которое, коли уж оно висит на стене, обязательно должно выстрелить? Кто говорил, что Настю пора осадить? В конце концов, кто призывал нас к решительным действиям?

– Вас и Ромашова?

– Ну, Лёвушку к таким делам подпрягать бесполезно, – тяжело вздохнул Раевич. – Что он мог сделать?

– Как это что?! – аж подпрыгнул Журавушкин. – Сказать Насте: свадьбы не будет! Раз уж он ее так не хотел, этой свадьбы.

Раевич принялся смеяться. Да что там! Хохотать! У него даже очки от смеха запотели!

– Ох… Насмешили… – сказал Ефим Иванович, сняв очки и вытерев слезы. Потом достал из кармана носовой платок и принялся протирать им стекла. – Лёвушка интеллигент до мозга костей. Он может сколько угодно играть злодеев, но душа у него, как у младенца. Невинно-розовая. Вы видели, какие у него глаза? – Раевич вновь нацепил очки и насмешливо посмотрел на Журавушкина.

– Красивые.

– А цвет?

– Я не женщина, чтобы его разглядывать, – сердито сказал Аркадий Валентинович.

– Приглядитесь на досуге. Уверяю: вас ждет преинтересное открытие. Вообще Лёвушка – это бездна. Интереснейший человек, – оживился вдруг Раевич. – Я знаю, что у него репутация мачо, меж тем Настя им откровенно помыкала. Он совершенно не то, чем кажется.

– А какой он, по-вашему? – с интересом спросил Журавушкин.

– Лёвушка? «Скажи читатель-лжец, мой брат и мой двойник, ты знал чудовище утонченное это?». Ут онченное чудовище, – со смаком повторил Ефим Иванович.

– Это ваше мнение или Бодлера? А, может, Раисы Гавриловны?

– Наше общее, если хотите.

– Тем не менее, вы здесь живете, в этом доме, под одной крышей с ут онченным, как вы говорите, чудовищем. На его деньги.

– Ну, деньги мы вместе зарабатываем, – к его удивлению Ефим Иванович нисколько не обиделся.

– Хорошо. А как вы относились к Насте?

– По-моему, мы это уже обсуждали, – насмешливо сказал Раевич, продемонстрировав тем самым, что у него отличная память.

– Тогда я многого не знал, – сердито ответил Журавушкин. – Мне хотелось бы обсудить это еще раз, и во всех подробностях. Что было между вами и Настей?

– Вряд ли она вообще замечала, что я есть.

– А вот Василиса Петровна говорит, что Настя сидела у вас на коленях и вы читали ей стихи. Эротического содержания, – добавил Журавушкин.

– Ах, вы это о тех семи стихотворениях, которые цензура потребовала запретить… Якобы из-за их непотребства. Да это же невиннейшая поэзия, если взглянуть с точки зрения современности! Именно это я и пытался объяснить Насте.